у солдата, содрогаясь, ходуном танцует… «Чё —
пилишь Дуню Кулакову?» — спросил весело Ашот;
Васька, кончить уж готовый, замер… и — подняв лицо,
взглядом встретился с Ашотом… «О, Ублюдов! Это ты… —
(Здесь Шекспира надо, чтобы глупой Васькиной души
передать животный ужас, отразившийся в глазах…) —
Ты смотри, какой послушный… молодец! — Ашот сказал,
сверху вниз на Ваську глядя. — Уважаешь нас, дедов…
мы сказали тебе «надо», и… я вижу, ты готов
выполнять беспрекословно все приказы… молодец!
Так наяривал здесь, словно… оторвать хотел конец! —
И Ашот, на Ваську глядя, усмехнулся тихо: — Бля…
хуем чувствую, что надо испытать, Васёк, тебя,
настоящий ты, бля, воин или — так, бля, самострел…»
Бедный Васька! Словно кролик, на Ашота он смотрел,
не мигая, поверх дверцы… кровь в висках стучала… и
ходуном ходило сердце у Василия в груди, —
Васька, плохо понимая, слушал, глядя снизу вверх…
«Встать, бля!» — дверцу открывая, оборвал Ашот свой смех, —
рявкнул коротко и властно, и — Ублюдов в тот же миг
подскочил, — большой и красный, вслед за Васькой подскочив
залупившейся головкой, хуй задрался к потолку…
Васька дёрнулся, неловко прикрывая шишку… «Ну,
оснащён не хуже прочих… руку…руку убери!
Не стесняйся… если дрочишь, значит — хочется любви…