Не знаю, сколько времени я просидела в этой камере. Но однажды туда вошел молодой красивый мужчина в черном камзоле и высоких кожаных сапогах. В руках он держал тонкий хлыстик с резиновым лепестком на конце. Он сразу же хлестнул меня по груди этим хлыстиком и приказал опуститься на колени. Я безропотно выполнила приказ и даже опустила вниз голову.
Мужчина долго меня рассматривал со всех сторон, но, ничего не сказав, быстро вышел. Но скоро в камеру вошла высокая полная женщина. У меня мороз пробежал по коже, когда я увидела её лицо. Оно было всё испещрено следами от оспы, глаза маленькие, а взгляд такой злой, что я не смогла его выдержать и отвернулась.
Эта бабища быстро подошла ко мне вплотную и с размаху отвесила сильную пощечину.
— Смотреть на меня, дрянь! — проорала она противным низким голосом и ударила меня еще раз.
Потом еще и еще. Удары сыпались один за другим, а я не могла даже защититься от её рук. Слезы лились ручьем, но бабищу это только распаляло, и она продолжала бить меня всё сильнее. Из носа текла кровь, губы были разбиты, щеки горели, а она всё меня била и при этом громко ржала, наслаждаясь своей властью.
— Хватит! — вдруг услышала я голос, — Кузнец ждет. Тащи её наверх.
— Как скажете, Хозяин, — прохрипела бабища и поволокла меня из камеры.
Перед тем, как вывести во двор, мне на голову надели мешок из грубой мешковины. Я ничего не видела. Только было слышно, как стучит молоток о наковальню. Вдруг я услышала душераздирающий крик, а за ним снова раздалось громкое ржание бабищи.
— Следующую давайте, — крикнул мужской голос.
Меня подхватили и опустили на колени, прижав грудью к бревну. Потом сняли кожаный ошейник и тут же на его место надели железный. Застучал молоток, и вскоре обруч крепко сжал моё горло. Кузнец немного постучал по нему молоткрм, и мне стало легче. Ошейник принял очертания шеи.
Когда меня поставили на ноги, я почувствовала тяжесть от этого рабского железа. Я снова заплакала, но никому уже не было до этого дела. А меня снова куда-то потащили, только сначала сняли с ног кандалы и освободили руки.
Когда с головы сдернули мешок, я поняла, что нахожусь в общем бараке. Рядом со мной лежала, свернувшись, как котенок, темнокожая девочка. На ней почти ничего не было из одежды, а на бедре горел сильный ожог. Потом я узнала, что это личное клеймо хозяина, и что скоро и мне поставят такое же, только на левую грудь.
— Но у тебя нет клейма, — перебил девушку Горн.
— Верно, господин, — улыбнулась рабыня, — Граф по какой-то причине оттягивал клеймение. Но это было еще хуже.
— Почему? — удивился юноша.
— Когда ты постоянно ждешь этого и видишь, какие мучения испытывают другие, начинаешь испытывать мучения душевные. Так недолго сойти с ума. И рабыни на тебя косо смотрят, шушукаются меж собой, что ты особенная. А тут еще у какой-нибудь дурёхи фантазии появляются. Мол, хозяин хочет эту рабыню отпустить. А там и дальше: денег даст, мужа хорошего найдет.
— А граф Лазар хоть раз кого-нибудь отпускал? — криво усмехнувшись, спросил Горн.
— Я не припомню такого, — пожала плечами Ливия, — Но бывали случаи, когда рабы просто исчезали. Сегодня вечером он сидит вместе со всеми в бараке на цепи, а утром его и след простыл.
Они еще долго сидели, глядя на огонь, и молчали, думая о своем.
— Пора спать, — наконец, сказал Горн, — Завтра много дел.
— Да, господин, — Ливия прижалась щекой к ноге хозяина.
— Ночь холодная, — задумчиво проговорил юноша, — Я хочу, чтобы ты погрела меня в постели.
— Да, господин, — девушка вскочила на ноги, — Я сейчас приготовлю.
— Приготовь, рабыня, и жди меня, — улыбнулся молодой человек, — Я скоро приду.
За окном буря разыгралась с новой силой, но для Горна и Ливии это уже не имело никакого значения. Они были вместе, и любые невзгоды им были нипочем.