— Не говори красиво, Аркадий!.. Что тебе известно о моих прихотях?
Вместо ответа я срываю с неё одеяло, соскальзываю на колени, задираю подол рубашки, раздвигаю как можно шире ляжки и просовываю между ними голову.
— Ох, что ты делаешь, негодник? – восклицает она, протягивая к моему затылку руки, но не для того, чтобы оттолкнуть от себя, а, наоборот, чтобы теснее прижать.
Нос мой погружается в щекочущий мех на венереном бугорке, а кончик языка — во влажную расщелину, облизывая срамные губы и, прикоснувшись к набухшей головке клитора, начинает быстрые сосательные движения, сначала осторожные, а потом и более сильные.
— Бог ты мой! Какой деликатес! – произносит Ирина Владимировна.
Ещё чуть-чуть и всю её трясёт от возбуждения. Я покидаю свою позицию, усаживаюсь рядом с нею, обнимаю и лобзаю её, говоря в промежутках между поцелуями:
— Надеюсь, этот деликатес не будет для нас десертом, то есть окончанием, а только лёгкой закуской, лакомством, предвещающим более плотоядную пищу… Не так ли, мадам?
— Да уж куда мне теперь деваться, гость ты мой, дорогой! – отвечает она, в свою очередь жарко обнимая и целуя меня и снова подвергая на ощупь исследованию моё мальчишеское хозяйство. – Чего изволите отведать?
— Превратите меня в отбивную котлету!
— Это как же?
— Я уже говорил в самом начале… Мечтаю, послужить вам седлом для хорошей скачки!
— А я скачки не люблю! И в седло на лошадь забираться боюсь. Другое дело – верхом на палочке!
— Так моя палочка в вашем распоряжении!.. Умоляю вас!..
— Умоляешь, говоришь?.. тогда позволь избавить тебя от лишней одежды…
— Да она вся лишняя!.. Пожалуйста!..
— Хотя нет! Не будем рисковать!.. Приспусти только брюки до колен, чтобы, не дай Бог, не испачкать… И подштанники тоже… Вот так!.. А теперь держись, мой маленький нахалёнок!..
С этими словами она прыгает мне на колени и, повернув ко мне лицо, спрашивает:
— Не тяжело? Придётся потерпеть…
И, просунув под себя руку, находит мою палочку, вводит её к себе внутрь, после чего, и вовсе отвернувшись от меня, начинает, как говорят конники, облегчаться, то есть чуть приподнимать и затем энергично опускать на мои чресла свой таз. Я сижу неподвижно, обхватив её сзади и пальпируя мякоти грудей и набухшие до невозможности соски. Ирина Владимировна ахает и охает, то и дело закатывает глаза – наверно кончает.
— Вы довольны? – интересуюсь я, когда она совсем замирает.
— Ты, оказывается, просто прелестный мальчик, — отвечает она, прижимаясь ухом к моим устам. – Я так в волю поскакала на твоей палочке!
— А вы позволите моей палочке, которая так уютно чувствует себя в вашем сладостном отверстии и, — сами чувствуете, — пока не собирается покидать его, подвигаться там таким образом, чтобы наполнить его некоей жидкостью, что скопилась в моих чреслах за время вынужденного поста, который мне приходится соблюдать в Расторгуеве…
— Поста, говоришь? А как же госпожа Самарина? Разве не называла она тебя херувимчиком и не признавалась, что ты её любимчик?…
— Всё так, но действительно ко мне весьма и весьма расположена, но ейсейчас не до меня… Так что вы на самом деле у меня здесь первая…
— Она ещё что-то говорила, что её дочь Ирина собирается за тебя за муж…