В ответ из угла, из-за перевернутого и расщепленного стола, из-за распотрошенного дивана, несколько раз бахнуло. И тут же от двери в проклятый угол, почти непрерывной струей свинца звонко прорычало, как будто страшной и тяжелой литавре с трассерами в паузах подыграла легкая и быстрая, свирепая мандолина.
В углу заорали, страшно, как будто резали по живому.
Оглушенный Башкир попытался перевернуться на полу, сначала на живот, потом на животе. И увидел в проеме выбитой двери смазанное видение Егорова в бронежилете. Хорошо увидеть знакомое лицо перед смертью.
А потом уже увидел Егорову-Егорову, укрывшуюся рядом с Егоровым за чем-то прямоугольным и серым, выставившую оттуда обрезок «инграма» с длинным магазином в рукоятке, такого бесполезного на улице, и такого страшного в помещении.
Егорова-Егорова выдавливалась в комнату как паста из тюбика, поливая поверх штурмового щита из мандолины смерти, как из шланга, не давая поднять голову, пока Егоров оглушительно гавкал своим калибром, выбивая пыль, тлен и штукатурку из проклятого угла.
Башкир на миг потерял четкую картинку мироздания, воткнулся разбитой головой в пол, и, как раздавленная гусеница, пополз в то место, где он когда-то, уже давно, предположительно видел Алинку.
А когда он ее увидел снова, Егорова-Егорова переступила через Башкира, проволокла по нему прямоугольное и серое, метнулась под окно, к сжавшейся Алинке. Упала на нее и укрыла рыжую своим щитом, прислонив его к стене. Егоров, перекрывая собой помещение, снова тяжело загрохотал над ползущим Башкиром.
Окно на веранду развалилось окончательно, и в него, как скарабей в броне, полез Азот, опираясь наколенником на подоконник, а ногой становясь на щит Егоровой, вламываясь вместе с рамой в комнату. Знакомый Башкиру дробовик был у него в руках.
— Вторая, — непонятно рявкнул Егоров!
— Взял! — так же непонятно ответил Азот и исчез из поля зрения Башкира.
Башкир, пачкая кровью пол, дополз до серого щита и замер. Затем робко постучал в щит костяшками пальцев. Хотел что-то сказать, но рот был заклеен скотчем, и получилось только промычать.
— Это ты, Коля? — Донесся из-за щита плачущий голос Алинки. — Ты живой? Иди сюда. Мама, пусти его. Это мой Башкир.
— Потерпит твой Башкир, — строго сказала мама, выбрасывая магазин «инграма» и загоняя новый. Вот когда папа разрешит, тогда и пустим. Развелось у тебя ухажеров.
***
— Башкирня, — Азот чуть не плакал, прижимая к себе избитую голову Башкира. — Бля, я всем на свете тебе клянусь, я не знал. Потом, случайно, хуй к носу прикинул, и понял. Все сразу понял. Высветило. Я чуть не поседел на месте. Егорову сразу отзвонился, моментом, и Ваське. Егоровы сказали, что убьют меня вообще нахуй.
— Убьем обязательно, — мрачно ответила Егорова-Егорова, заворачивая голую Алинку в какую-то простыню, найденную в соседней спальне. — Только потом. Сейчас некогда.
— Я твою тачку на Горького нашел, дробовик твой из багажника взял, а завести машину не смог, — причитал Азот. — Ключи не отыскал. Егоровы меня подобрали, хорошо, что по дороге нам было. Я же адрес знал, и ключи у меня были, только нас так рано здесь не ждали. Ты не молчи, Башкир. Скажи мне что-то. Хоть нахуй пошли. Я все пойму, братиш
— Как он тебя нахуй пошлет, — риторически вопросил Егоров, топчущийся по проклятому углу и разгребающий тлеющие обломки, — Если у него рот заклеен?
Азот заполошно ойкнул, и осторожно потащил слои скотча с лица Башкира.
— Алинка, — просипел Башкир, сделав глубокий вдох. — Ты как?
Алинка тут же вырвалась от Егоровой-Егоровой, подползла к Башкиру, замотанная в простыню, как банши, присела рядом с ним, обняла, пачкая белую ткань кровью.
— Ты извини, я тебе тогда хуйни всякой наговорил, — хрипло сказал Башкир. — Я тебе все время хуйню какую-то говорю. Я потом тебе письмо напишу, ладно? С хорошими словами. Я все обдумаю и напишу.
— Ты это, меня тоже
— Хуйня, — сказал Башкир, — Все ты правильно говоришь. Азот, помоги встать. — Азот тут же перебросил руку товарища через плечо, с натугой поднимая его на ноги. Башкир охнул.
— Опа! — удивленно сказал Егоров из угла. — А у нас тут пленный. Азот, нам пленные нужны? Надо же, половина стены в дуршлаг, а этого пиздюка даже не зацепило.