— А я, бля, что — специалист по такому траху? Я же, бля… я — с пацаном я впервые…
— Дык, я тоже впервые, — отозвался Архип. — Потому и говорю, что в кайф…
— Ясно, что в кайф,- проговорил Баклан, и опять было непонятно, то ли это подтверждение-утверждение относится к одному Архипу, то ли Баклан, говоря «ясно, что в кайф», имел в виду также себя самого.
Разговор явно не клеился… то есть, не потому разговор не клеился, что не о чем было говорить, а не клеился он потому, что говорить как раз таки было о чём, да только не было ни у Баклана, ни у Архипа в словарных запасах таких слов, чтоб говорить сейчас об этом адекватно своим мыслям-чувствам… слова «кайф» и «нормально» уже прозвучали, слова из уголовно-церковного лексикона — все эти насмешливо или даже презрительно произносимые «педики» и «гомики» — сейчас явно не клеились по причине их полного несоответствия реально пережитым чувствам-ощущениям, — словом, для начала нужно было разобраться в своём отношении к однополому сексу с собой наедине… и потому — разговор не клеился, — они перебросились ещё парой ничего не значащих фраз — и Баклан, вскинув взгляд на циферблат висящих над выходом из канцелярии часов, подчеркнуто будничным тоном проговорил:
— Я пошел спать… ты будешь ещё сидеть или тоже идёшь?
— Хуля я буду здесь сидеть! — отозвался Архип, поднимаясь с табуретки вслед за Бакланом.
Они вышли из канцелярии, и… вот что было удивительно: они оба, переходя по коридору из канцелярии в спальное помещение, ни словом не обмолвились о Зайце, словно ничего — ровным счётом ничего! — не было… а может, ничего удивительного в таком умолчании не было? Они оба «познали» Зайца, но… «Gnothi seauton» — такая надпись украшала фронтон храма Аполлона в Дельфах, причем изречение это, приписываемое одному из семи мудрецов, Фалесу, стало девизом Сократа: «Познай самого себя», — переходя по коридору из канцелярии в спальное помещение, младший сержант Бакланов и рядовой Архипов ни словом не обмолвились о рядовом Зайце, и это было неслучайно: где-то на уровне их подсознания уже был запущен ещё никак не осознаваемый, но уже незримо набирающий обороты естественный процесс самопознания, и в этой новой рождающейся конфигурации салабону Зайцу просто-напросто не было места…
Их койки стояли в разных концах спального помещения — и младший сержант Бакланов, быстро раздевшись, повалился на свою кровать, одновременно с этим не выпуская из виду силуэт Архипа, — фиолетовый свет, излучаемый лампочкой дежурного освещения, практически ничего не освещал, а света, льющегося через вход-проём из коридора, едва хватало, чтоб осветить до половины «взлётку», так что в спальном посещении был достаточно плотный полумрак… глядя, как силуэт рядового Архипова, сняв штаны, рывком откинул в сторону одеяло, младший сержант Бакланов неожиданно сделал то, что ещё секунду назад делать не собирался… то есть, слова, обращённые в пустой казарме к парню, вырвались из уст Баклана спонтанно — и вместе с тем Баклан внутренне не удивился своим словам.
— Андрюха… иди сюда! — негромко проговорил-позвал младший сержант Бакланов.
Баклан видел, как Архип, повернувшись в его сторону, на мгновение замер… как, проходя по проходу, остановился у койки Коха — замер снова, наклонившись над лежащим Кохом… как вышел на «взлётку» и, бесшумно пройдя её, свернул в проход, ведущий к койке, на которой лежал он, младший сержант Бакланов, — подойдя, Архип сел на край койки, стоящей против койки Баклана.
— Что, Саня?
— Шланг спит? — тихо проговорил-спросил Баклан, глядя Архипу в глаза.
— Спит, — тихо засмеялся Архип. — С головой, бля, укрылся — хуй свой нюхает… токсикоман!
Баклан засмеялся в ответ, но засмеялся как-то вынужденно, или, говоря точнее, отозвался на смех смехом скорее автоматически, а не потому, что оценил шутку Архипа про Шланга, нюхающего свой хуй… они помолчали, — не было никаких внешних причин-поводов для напряга, и, тем не менее, странный напряг, ощутимо повисший в воздухе, они оба невольно почувствовали — словно между ними, находящимися в метре друг от друга, возникло невидимое магнитное поле.
— Чего ты, Санёк, меня звал? — прошептал рядовой Архипов, вопрошающе всматриваясь в глаза лежащего на боку младшего сержанта Бакланова… собственно, можно было эти вполне обычные слова не шептать: и в силу их казарменного статуса, и потому, что вокруг них никого не было, в таком шёпоте не было никакой необходимости, и тем не менее… тем не менее, Архип не проговорил свой вопрос, а именно прошептал, отчего невидимое магнитное поле между ним и лежащим напротив Бакланом стало ещё более ощутимым, — буквально секунду-другую они неотрывно смотрели друг другу в глаза, смутно понимая, что из этого поля им так просто уже не вырваться… да и надо ли было вырываться?
— Архип… ложись ко мне! — неожиданно проговорил младший сержант Бакланов, одновременно с этим чуть отодвигаясь в сторону и таким образом как бы уступая Архипу часть своей койки. — Ложись…
Архип, услышав от Баклана «ложись ко мне», не удивился услышанному — словно он ждал от Баклана эти слова… или, во всяком случае, был к таким словам был внутренне готов, — рядовой Архипов не удивился… А между тем, это было предложение, то есть самое настоящее предложение, сделанное младшим сержантом Баклановым рядовому Архипову, и хотя прозвучало это предложение несколько грубовато, но зато прозвучало оно совершенно определённо — вполне понятно… это было конкретное предложение, и Архип, в ту же секунду осознав-почувствовав, что сейчас он это сделает — в койку к Баклану ляжет, и ляжет не просто так, а понятно с какой целью, тем не менее, глядя Баклану в глаза, растянул в улыбке губы:
— Зачем?
— Затем! Ложись, бля… узнаешь!
Говоря Архипу «ложись ко мне», Баклан без всяких на то оснований лишь смутно чувствовал, что Архип не откажется — не удивится и не возмутится… откуда у него, у Баклана, было такое чувство? Конечно, они только что, всего-навсего полчаса тому назад, на пару — или, как сказал Архип в канцелярии, «в два смычка» — отымели-трахнули в рот салабона: поочерёдно вставляя Зайцу в рот распираемые от возбуждения члены, они делали это на глазах друг у друга, не скрывали друг от друга своего наслаждения… но разве то, что они делали в туалете с рядовым Зайцем, могло теперь стать весомым основанием для того, чтобы нечто подобное предпринять-попробовать уже между собой? Ведь одно дело — в рот давать… и совсем другое дело — в рот брать… или — всё это частности, не имеющие никакой принципиальной разницы в том смысле, что «дать» и «взять» есть ни что иное, как две стороны одной и той же медали, именуемой словом «секс»? Во всяком случае, зазывая Архипа к себе в постель, Баклан сам для себя не смог бы внятно сформулировать, почему у него было чувство, что Архип не откажется — не удивится и не возмутится… просто было это чувство-ощущение — потому и сказал Баклан «ложись ко мне»; а услышав в ответ «зачем», по той интонации, с какой Архип это «зачем» произнёс, тут же понял, что в чувстве своём не ошибся — и потомуответил Архипу уже совершенно уверенно, даже нетерпеливо: «ложись, бля… узнаешь!»
— Трусы снимать, товарищ младший сержант? — дурашливо улыбаясь — изображая из себя на всё готового салабона, проговорил-прошептал Архип, чувствуя, как его член в трусах медленно наливается сладко томительной тяжестью.
— Какой ты догадливый… — тихо засмеялся Баклан… и, откидывая в сторону полу тонкого армейского одеяла, в ответ так же дурашливо — подчеркнуто строго — проговорил, изображая из себя крутого «дедушку»: — В койку, солдат! Трусы я сниму с тебя сам…
— И что же мы будем делать — в койке и без трусов? — Архип неожиданно для себя самого произнёс это так, как будто он заигрывал с Бакланом… проговорил-произнёс свой вопрос совершенно блядским — словно подмигивающим — голосом, глядя на лежащего перед ним Баклана возбуждённо заблестевшими глазами.
Баклан почувствовал, как член его, поднимаясь и выпрямляясь, сладостно затвердевает.
— Что будем делать мы в койке? — прошептал Баклан, мышцами сфинктера ощущая растущее, как на дрожжах, возбуждение.