— Не «надо почистить», а почистишь их — ты. К шести часам. Это, бля, первое. И второе: если ты этого не сделаешь, то — подмывай, бля, своё очко… мало тебе не покажется! Я, бля, тебе обещаю… мало, Кох, не покажется! — Архип, неспешно цедя слова сквозь зубы, смотрел на Коха холодным взглядом, и было непонятно, говорит Архип всё это всерьёз или всё это лишь метафора — фигура речи.
Собственно, угрозы такого рода — «раком поставлю», «выебу», «подмывай очко»- в казарме звучали довольно часто, но ни разу еще ни один старослужащий, угрожающий таким образом «салабону»-«духу», в буквальном смысле ничего подобного не делал, то есть угрозы свои в буквальном смысле публично не осуществлял… а там — кто его знает! Подобные фразы просто так с языка не срываются — так говорят-угрожают либо те, кто уже имеет опыт однополого секса и хочет-мечтает его повторить, либо те, кто к такому сексу бессознательно стремится — о таком сексе думает-помышляет… другое дело, что в туалете никто — ни Баклан, ни Кох, ни Заяц, ни даже сам Архип, пообещавший Коху «по полной программе» — ничего о вербальном проявлении импульсов, вольно или невольно устремляемых на свой собственный пол, не знали, и потому угрозу, прозвучавшую из уст Архипа, можно было воспринять как фигуру речи, и не более того; а между тем, ныне прочно вышедший из моды пролетарский писатель когда-то говорил-утверждал: «Как можно не верить человеку? Даже если и видишь — врёт он, верь ему, то есть слушай и старайся понять, почему он врёт» — и хотя сам писатель-буревестник по причине превращения пролетариата, строившего когда-то фабрики и заводы, в одноразовый электорат, жующий импортное сено, перестал быть актуальным, эти слова буревестника применительно к неосуществляемым, но постоянно звучащим угрозам типа «раком поставлю» или «выебу» были в общем и целом вполне уместны; «старайся понять» — хороший совет… и к угрозе Архипа в адрес Коха эти слова тоже вполне подходили, — никогда еще Архип никому не грозил в форме «вербального гомосексуализма».
— Именно это ты понял? — уточнил Архип, сверля Коха взглядом.
— Да, — отозвался Кох, лишь бы быстрее покончить со столь неожиданной — неприятно унизительной — для себя ситуацией; никто никогда его не трогал, и вдруг — на тебе… этот Архип как с цепи сорвался!
— Ну, молодец… — Архип усмехнулся. — Заяц, отбой! А ты — за работу! И смотри, бля… к утру успей! Или — готовь вазелин… с ним, говорят, не так больно, — Архип, говоря это, ещё раз усмехнулся, с презрением глядя на Коха.
Заяц, не вынуждая Архипа повторять ему дважды «отбой», пулей вылетел из туалета… хрен их здесь разберёт, кто кого имеет-трахает, — для Димы Зайца, после бестолкового и не очень внятного курса молодого бойца, который он в ускоренном виде прошел всего за неделю, это была третья ночь в казарме настоящей роты, и сразу — столько событий… когда Архип, торопясь из туалета с зажатым в кулаке «Кремом для смягчения и увлажнения кожи» сказал, чтобы он, Заяц, из туалета не высовывался, Заяц решил, что Архип пошел трахать Коха-Шланга… а что ещё оставалось думать? Возбуждённый Архип, дважды вставивший ему в рот во время второго появления в туалете, не стал в рот кончать, а, велев ему, Зайцу, из туалета не выходить, сам поторопился в спальное отделение… при этом Архип сказал, что он пошел спать, но именно в это Зайцу верилось меньше всего: с возбуждённо торчащим членом — спать? И потом — этот крем… возбуждённый солдат-старослужащий в ночной казарме с кремом в руке — это как? В контексте происходящего всё это поневоле заставляло думать, что всё это неспроста, и по мере того, как Заяц об этом думал… то есть, он думал обо всём сразу: о своих собственных ощущениях, о возбуждённых членах парней-старослужащих, которые он сосал, о креме, который,наверное, можно использовать-применять вместо вазелина, о словах Архипа, сказавшего, что если он, Заяц, будет себя хорошо вести, то… он думал о том, что, отсосав или даже подставив зад, парень не делается хуже, потому что сами по себе эти факты ещё ничего не значат и ни о чём не свидетельствуют, — значимо здесь совсем другое… становятся эти факты известными для других или, наоборот, другие об этом не только не знают, но даже не догадываются — вот что в действительности важно и значимо, потому что именно от этого зависит, станешь ты «пидарасом» или нет… получалось, что, следуя этой логике дальше, можно было один раз взять в рот, причем сделать это не по своей воле, а вынужденно — и ты автоматически попадал в разряд презираемых и гонимых, а можно было трахаться хоть каждый день, но если всё это было шито-крыто, то ты продолжал жить самой обычной жизнью и даже при случае мог — в зависимости от ситуации — насмешливо или даже презрительно говорить-отзываться о тех, кого принято называть «голубыми»… это было то же самое, что с мастурбацией: дрочат, получая от дрочки кайф, все или очень многие, но «самолюбами» и «онанистами» становятся только те, кто оказывается за этим занятием пойманным-застуканным, — это была извращенная логика, но именно эта логика теперь решала-определяла судьбу Зайца на ближайший год… и чем больше Заяц об этом думал, тем больше он понимал, что судьба его отныне полностью находится в руках Архипа… второй старослужащий, у которого Заяц брал в рот, через несколько дней уйдёт на дембель, а Архип останется здесь, в казарме, и если Архип захочет его, салабона Зайца, в рот или в зад, то… по мере того, как Заяц обо всём этом думал-размышлял, член его, не получивший никакой сатисфакции, затвердевал всё больше и больше… Понятно, что в тех мыслях-выводах, к которым приходил-подплывал сидящий в туалете Заяц, не было ничего нового или оригинального в принципе, но для Зайца, который ни о чём подобном никогда не думал и не размышлял вообще, все эти выводы-мысли были принципиально значимы, поскольку волею случая он оказался в такой непростой ситуации, из которой теперь выходить нужно было с наименьшими потерями… несколько раз, сидя на корточках с напряженным — сладко зудящим — членом, Заяц порывался под видом какой-нибудь надобности сходить в спальное помещение, чтоб воочию посмотреть-увидеть, что же там происходит в действительности — трахают старослужащие Шланга-Коха или нет, но каждый раз он себя тут же осаждал, боясь, что своим неурочным появлением в спальном помещении он своё положение может только ухудшить… впрочем, испытывающий возбуждение Заяц не только не рискнул идти в спальное помещение, но даже побоялся сбросить возникшее напряжение в самой простой и привычной форме — в форме естественной мастурбации, так что спустя какое-то время член его поневоле обмяк, а в промежности осталась-застыла свинцовая тяжесть, что, как известно, отрицательно действует не только на общее самочувствие, но даже на половую потенцию… другое дело, что Диме Зайцу в эту ночь было вовсе не до душевно-физиологического комфорта — ему нужно было, не делая резких либо необдуманных движений, путём логических умозаключений выплывать-выкарабкиваться из того положения, в котором он оказался… какой уж там, бля, комфорт! Не до жиру — быть бы живу, — реальная жизнь была совершенно не похожа на тот гламурный глянец, каким паству-электорат в изобилии потчуют с экранов телевизоров разномастные инженеры человеческих душ… И когда перед Зайцем, уставшим думать и от усталости задремавшим, появились-возникли Архип и Кох, Заяц, увидев их, не мог не отметить, что Кох, или Шланг, выглядит заспанным, то есть только разбуженным, в то время как по Архипу было видно, что он спать еще не ложился — вид у Архипа был чуть усталый и вместе с тем какой-то удовлетворённый… а спустя какое-то время в туалет с полотенцем через плечо вошел второй старослужащий, которого Архип называл Саней, и вид у этого второго парня-старослужащего был такой же, как у Архипа, то есть тоже усталый и тоже какой-то удовлетворённый… «может, они не Шланга трахали, а — забавлялись друг с другом?» — невольно подумал Заяц, помимо воли сопоставляя увиденное…
Но — размышлять-думать о том, кто кого трахал в спальном помещении, было уже недосуг, — услышав команду «отбой», обращенную персонально к нему, Заяц пулей вылетел из туалета — торопливо разделся, быстро сложил, как учили в «карантине», свою форму и, откинув в сторону одеяло, юркнул в койку… «готовь вазелин» — эта была последняя фраза Архипа, обращенная к Шлангу-Коху, которую Заяц, выскакивая из туалета, успел услышать, но сейчас, укрываясь одеялом, Заяц думал не об этих словах, а о том, что, во-первых, Архип разрешил ему спать до семи часов, а во-вторых… во-вторых, Архип его, Зайца, только что защитил от Коха — и это не могло не усиливать надежду на то, что всё для него, для Зайца, не так уж плохо… только оказавшись в постели, Дима Заяц всем своим существом почувствовал-ощутил, как он сильно устал за сегодняшнюю ночь… колоссально устал! Но уснуть ему было ещё не суждено — едва он, укрывшись до подбородка одеялом, стал проваливаться в долгожданный сон, как до слуха его донесся голос Архипа:
— Заяц! Иди сюда… не одевайся!
У Зайца от этого крика, к нему обращённого, ёкнуло сердце… «вот оно… начинается!» — мелькнула-обожгла Зайца мысль, но что именно начинается, думать было некогда — подскочив с койки, Заяц схватился за свою аккуратно сложенную форму, но в следующую секунду его настигла мысль, что Архип зычно произнёс, чтоб он не одевался… «начинается!» — смятенно подумал Заяц, выскакивая из тёмного чрева на слабо освещённую «взлётку» — Архип, расставив ноги, стоял на фоне освещённого прямоугольного проёма, ведущего из спального помещения в коридор… рядовой Заяц в трусах потрусил на подгибающихся ногах к ждущему его Архипу.
— Ближе подойди — негромко произнёс Архип, когда Заяц, словно споткнувшись, остановился, не доходя до Архипа метра четыре.
Они, Баклан и Архип, вслед за Зайцем покинув туалет, молча почистили зубы, молча умылись… что говорить про Коха или, тем более, Зайца, если даже Баклан — младший сержант Бакланов — не понял, всерьёз сказал рядовой Архипов ефрейтору Коху «готовь вазелин» или же это была в устах Архипа всё-таки метафора — фигура речи, — ещё вечером Баклан сказал бы, не задумываясь, что слова эти не имеют никакого буквально значения, но теперь… теперь, на исходе этой необычной ночи, обновившей многие смыслы-представления, могло быть что угодно! «Андрюха, зайди в канцелярию!» — негромко проговорил Баклан, первым закончив свой вечерний — или уже утренний? — туалет… и Архип, минуту спустя вслед за Бакланом направляясь в канцелярию, неожиданно остановился в проходе-проёме, ведущем в спальное помещение, — в этот-то момент Заяц и услышал голос Архипа, зовущего его, Зайца, к себе.
Заяц, делая шаг вперёд — на шаг сокращая расстояние между собой и Архипом, невольно подумал, что если сейчас… если сейчас Архип захочет с ним, с Димой Зайцем, что-нибудь сделать, то он это сделает без всякого труда, — делая шаг в направлении Архипа, Заяц ощутил-почувствовал, что воли к какому-либо к сопротивлению у него, у Димы Зайца, нет… «готовь вазелин» — сказал Архип Коху… или, может, Заяц не понял? Может, это Архип сказал ему, Зайцу?
— Ближе… или ты что — боишься меня? — едва заметно усмехнулся Архип, видя, как Заяц, сделав шаг, вновь нерешительно остановился.
Заяц, никак не реагируя в ответ — ни словом, ни жестом не отвечая на прозвучавший вопрос, подошел к Архипу ближе, — вопрошающе беспомощно глядя Архипу в глаза, Заяц остановился от Архипа в полуметре, и Архип увидел, как у Зайца от волнения-страха заметно пульсирует чуть ниже левого соска майка… «с этим Зайцем сейчас можно делать всё, что угодно», — невольно подумал Архип; ну, например… можно было сейчас приказать ему, Зайцу, идти в дальний — самый тёмный — угол спальногопомещения, чтобы там, повернув его задом, приспустить с него трусы, наклонить его вперёд, приказать-велеть ему, чтоб он сам — своими собственными ладонями — развел-раздвинул в стороны ягодицы, и, пристроившись к нему сзади… а ещё лучше: в том дальнем углу повалить его, послушного, на кровать, навалиться на него сверху, стянуть с него, с возбуждённого, трусы и, с силой в него вдавившись, сладко и долго мять его горячее, послушно-податливое тело, содрогаясь от наслаждения… «не может быть, чтобы он при таком раскладе остался безучастен — к такому кайфу остался равнодушен», — подумал Архип, изучающим взглядом скользя по симпатичному лицу Зайца, по его тонкой длинной шее… да, сейчас Заяц сделает в с ё, и Архип это прекрасно видел, точнее, видел-чувствовал — не мог не чувствовать.
— Короче, Дима-Димон… слушай, что я тебе, салабону, скажу… внимательно слушай — запоминай, бля! — негромко проговорил Архип, глядя молча стоящему перед ним Зайцу в глаза. — Ты меня перебил в туалете, когда я учил там Шланга быть человеком… но дело не в этом! Дело в другом: ты, будучи салабоном, подсуетился с чисткой писсуаров — вызвался всё сделать сам… а вот это уже — зря! Ты зачем это сделал — зачем так сказал?
— Не знаю, — Заяц, не понимая, куда клонит Архип, невольно пожал плечами. — Я подумал… подумал, что ты ударишь его.
— И что с того? — в глазах Архипа мелькнула усмешка. — Тебе с того — что?
— Не знаю, — едва слышно прошептал Заяц, пытаясь понять смысл вопросов — стараясь сообразить, зачем Архип его обо всём этом спрашивает.
— Добрый ты, Зайчик… но ты, бля, сейчас не на даче у любимой бабули — ты в казарме, и доброта такая здесь ни к чему… понятно, что ты салабон и, как все салабоны, ты будешь делать всё то, что будет делать твой призыв. Ну, то есть, это понятно… скажут тебе «сделай» — сделай. Попросят «помоги» — помоги. Это, Димон, нормально — без этого здесь нельзя. А нарываться на работу самому, суетиться, проявлять собственную инициативу — вот этого делать здесь не надо. Потому что никто тебе за всё это спасибо не скажет. Это во-первых. А во-вторых… ты, бля, пожалел сейчас Шланга — готов был завтра вместо него драить писсуары, а он, бля, хуйло носатое, случись что, первым будет драить тебе морду, потому что здесь твоя доброта выглядит как слабость, а такие, как Шланг, всегда хотят за счёт чьей-то слабости показать свою силу… потому что только так эти Шланги и могут утверждаться в жизни. Но я не о Шланге — я о тебе… ты, Димон, добрый, но здесь это выглядит как слабость, а ты этой слабости допускать не должен — вот я о чём тебе говорю! Спрячь, бля, свою доброту… казарма — это, бля, джунгли, и твоя доброта здесь может запросто тебе же самому выйти боком. А ты, бля, пацан вроде нормальный… нормальный ты, Зайчик, пацан — без гнилых понтов… потому я тебе всё это и говорю — объясняю-подсказываю. Понятно?
— Да, — кивнул Заяц.
— «Да», — передразнил Зайца Архип. — Ты, бля, нормально говорить можешь? Сам, бля, пацан нормальный, а сам, бля, как глухонемой… — Архип, говоря «глухонемой», как-то не подумал, что, во-первых, глухонемые ничего не слышат, а во-вторых, глухонемые не могут сказать «да». — Или ты что — боишься меня? Я что — такой страшный?
— Нет, — отозвался Заяц, и это была правда… точнее, это была почти правда: нельзя было сказать, чтоб Заяц совсем перестал бояться, но в данный конкретный момент ни в словах, ни даже в самой интонации голоса Архипа не было ничего угрожающего.
— Вот, бля, опять… «нет», — невольно улыбнулся Архип, снова передразнивая Зайца. — «Да», «нет»… ладно, Димон! Ещё убедишься, что я совершенно не страшный… а пока — всё! Подумай о том, о чём я тебе здесь сказал, — Архип уже хотел сказать Зайцу, чтоб он шел спать, но вместо этого неожиданно для себя самого произнёс-проговорил совсем другое: — А ты, бля… ты о чём сейчас подумал, когда услышал, что я тебя зову?
— Не знаю…ни о чём не подумал, — ресницы у Зайца непроизвольно дрогнули.
Архип, от взгляда которого не ускользнуло это невольное движение длинных ресниц, едва слышно засмеялся… было видно, что Заяц еще ни разу не брился, — щеки его были матово-чистые, нежные, без всякого проблеска какой-либо заметной растительности… а ещё на носу — ближе к переносице — у салабона Зайца было несколько едва различимых мелких веснушек, придававших его лицу выражение мальчишеской беспечности и даже отчасти наивности, — Архип, глядя на Зайца, чуть слышно рассмеялся: