— Повинуюсь, сладкая вы моя тётушка! И надеюсь, если вернусь через какое-то время, найду вашу дверь не запертой…
Татьяна Николаевна резко отталкивает меня, поворачивается и удаляется к себе. Какого-то особого разочарования я не чувствую. Мало того, меня охватывает что-то вроде безразличия, вполне возможно вызванного усталостью: ведь только что с больничной койки, а сколько событий успел уже пропустить через себя! Не пора ли действительно дать себе отдохнуть? Но поступить так мне мешает такое соображение, внезапно возникшее у меня в голове: тётушка сейчас явно не готова вот так запросто взять меня за руку и повести к себе, но вовсе не против того, чтобы чуть позже я навестил её. Что ж, раз так, надо и мне чуточку подождать. А пока суть да дело, почему бы не заглянуть к госпоже Жуковой. Ведь она тоже, кажется, не очень против.
Направляю туда свои шаги, на секунду-другую задерживаюсь перед дверью комнаты, где, по моим предположениям, спят мои кузины Вера и Надя. Не заглянуть ли к ним? Предлог поговорить (и побаловаться) есть: роман о монастырском привратнике. Но нет, они наверняка спят. Так что отложим этот приятный разговор и займёмся лучше Зинаидой Касьяновной.
Дверь в занятую ею и её супругом комнату не только не заперта, но и немного приоткрыта, словно приглашая войти внутрь. Я перешагиваю через порог, плотно прикрываю за собой дверь и крадусь к постели. С какого края она лежит? Ну да, ведь призналась же, что привыкла с этого… Протягиваю руку, нащупываю тело под одеялом. Госпожа Жукова, если это она, как бы машинально отодвигается, словно освобождая местечко около себя.
Стремительно разоблачаюсь и укладываюсь рядышком. Приподнимаю одеяло и проникаю под него. Прижимаюсь к её боку и кладу ладонь ей на живот, потом потихонечку, совершая круговые поглаживания, передвигаю её вверх, достигаю бюста, легонько пальпирую его. Нащупываю соски и потираю их, чем дальше – тем сильнее. Они заметно твердеют. Перемещаю пальцы к подбородку, опять-таки поглаживаю его, потом шею под ним, затем снова его и поворачиваю его к себе так, чтобы наши уста могли прикоснуться друг к дружке. Высовываю язык и не без успеха раздвигаю им её губы. Дальше проникнуть ему мешают стиснутые зубы.
Опускаю ладонь снова вниз, но так, чтобы она скользила не поверх ночнушки, а под нею и могла непосредственно соприкасаться с кожей. Вот под нею и упругая мякоть её грудей. Я долго и упорно мну их, затем, приподнявшись на локте другой руки, беру их по очереди в рот и принимаюсь сосать и лизать, время от времени беря в зубы.
Госпожа Жукова распростёрлась на спине, возложив свои ладони мне на голову. Лежит недвижимо и не подаёт никаких признаков пробуждения. А раз так, можно действовать и посмелее.
Продолжая сосать тот из её сосков, что ближе ко мне, я пробегаю пальцами правой руки по полотну её сорочки до самого нижнего её края, то есть чуть ли не до щиколоток, и, поглаживая кожу, озабочиваюсь тем, чтобы время от времени, медленно и осторожно подталкивать кверху и закатывать этот самый подол. Так я добираюсь до её колен, а затем и до ляжек. И те, и другие оказываются довольно объёмными. Продолжая их исследование, задаюсь вопросом: «Отчего же эта толстушка, то есть – мне так тогда представлялось – женщина с жарким темпераментом, проявляет такую холодность в постельных отношениях с мужем? Ведь сама же призналась. Никто её за язык не тянул. Что ж, посмотрим, что будет дальше».
Ладонь моя неторопливо скользит по внутренним поверхностям бёдер господи Жуковой, но не успевает коснуться промежья, как оказывается стиснутой ими. Да так крепко, что дальше продвинуть её нет никакой возможности. Приходится вытаскивать её наружу и, задрав подол уже по самый пупок, прииматься за поглаживание живота, прерываемое время от времени пощипыванием волосков на лобке и новыми попытками проникнуть в промежье уже свеpрху.
Долго ли коротко, но мне всё же удаётся просунуть один палец в обнаруженную ложбинку и, скользя туда и сюда по ней, достичь краёв расщелины. Они на удивление совсем не влажные. Не обнаруживается в верхнем их углу ни тупого сосочка, хотя бы величиною со спичечную головку, ни никаких следов какого-либо уплотнения, долженствующего обозначать клитор. «Так вот оно в чём дело! – соображаю я. – Нет похотника, нет и похотливого желания! Значит, не у всех женщин он наличествует? Но разве так бывает? Наверно, бывает, как бывают незрячие или парализованные от рождения люди. Итак, мои старания там бесполезны. Чем же теперь заняться? Не пора ли вернуться к тёте Тани?».
Я освобождаю правую руку и прекращаю тискать левой её груди. Лежу и думаю, что делать. «Но ведь она навряд ли спит! Лежит и терпит почти всё, что я с ней проделываю. Значит, ей это хоть немного, но нравится. Что ж, попробуем ещё чего-нибудь»
Снова поворачиваю к себе лицом её голову, поглаживаю пальцем, только что вынутым из её промежности, просовываю его ей в рот и обнаруживаю, что зубы её разомкнуты и свободно пропускают его внутрь, где тот начинает играть с её языком.
«Язык! Вот что ещё ей не хватает!» — приходит мне на ум, и я моментально меняю позу: становлюсь на корточки меж её щиколоток, берусь руками за голени, приподнимаю их как можно выше и, не отпуская их, склоняюсь над её обращённой благодаря этому вверх вульвой и принимаюсь лизать её. О правильности сделанного мною вывода свидетельствовало то, что вскоре я почувствовал, как её ладони возлегли мне на темечко, так что мне приходится приложить некоторые усилия, когда понадобилось приподнять голову и сделать передышку. Чтобы заполнить чем-то эту паузу, я снова направляю к краям расщелины пальцы и тут же обнаруживаю, что края эти повлажнели. Не знаю от чего: от моей ли только слюны, или ещё и от её внутренних выделений, – но они повлажнели!
«Неужто готова? – приходит мне в голову. — Надо проверить».
Продвинувшись вперёд, я беру в ладонь свой член и подвожу его к достаточно раскрытому, как мне показалось, устью и собираюсь втолкнуть его туда, но в последний момент передумываю и решаю ещё немного подвигать им туда и сюда вдоль краёв расщелины, воздержавшись пока от проникновения между ними. И мне даётся понять, насколько приятны ей эти мои движения: её руки обвивают мои плечи, пальца начинают барабанить по лопаткам, а ногти то и дело впиваются мне в кожу.
Решив, что «дело в шляпе», я перехожу к решающему штурму, но тут меня ждёт полное фиаско. Лезень мой никак не хочет лезть в положенную ему норку: то ли эта норка располагается не под тем углом, что надо, то ли сам лезень потерял необходимую для этого твёрдость, а может быть то и другое, — но я в конец измучился. Снова принялся вылизывать её, затем даже хотел поставить раком, — на живот перевернуть удалось, но приподнять зад оказалось не под силу!
Что мне оставалось делать? Только ретироваться. Также тихо, как пришёл. Утешала только мысль, что есть возможность отыграться у тёти Тани.
30.7 – с кузинами.
К ней я и направляю свои шаги. Да вот незадача: дверь не открывается. Неужто заперта изнутри? Решила наказать за долгое и бесплодное ожидание? Так вот значит как! Озлобившись, я собираюсь, было, сильно постучать и громко спросить: «В чём дело, дорогая тётушка? Почему такая немилость?» От этого намерения меня отвлекает тихий зов:
— Саша!
Иду на голос и на кого-то натыкаюсь.
— Саша, не пугайся, это я, Вера. Сможешь зайти на минутку?
Она берёт меня за руку, подводит к двери и вводит в свою комнату. Свет от керосиновой лампы позволяет мне увидеть её и её сестрёнку Надю. Обе в ночных рубахах.
— Кстати, — говорю я, усаживаясь между ними на краю постели и обнимая их за полуголые плечики, — мне тоже нужно кое о чём вас спросить, особенно Надю.
— Про французский роман, что ли?
— Ну да, как он к вам попал? И как потом его у вас обнаружили?
— Не из-за этого ли мама с папой только что поругались? Шум был такой, что мы проснулись.
— Чувствуете себя виноватыми?
— Не то чтобы виноватыми, но…
— Пришибленными, да?
— Вот-вот! Что теперь будет?
— Что будет? Могут уже не меня, а вас отослать из этого гнезда разврата. Причём уже завтра.
— Завтра? А как же… Значит, ты останешься с Олей и Ксеней?..
— Значит с ними! .. Их мамули не боятся моей близости с ними. Так что больше никто и ничего нам мешать не будет…
— А как же я? Останусь в Москве одна одиношенька?
— Ну почему одна? С Надей. Ведь её твоя мама тоже подозревает в развратных намерениях? Признайся-ка, маленькая чертовка, какие к тебе нехорошие мысли приходили в голову при чтении. Что было с Верой, я догадываюсь. А вот какие чувства одолевали тебя?
Потупив глаза, Надя молчит.
— Вот так-то, — продолжаю я её пытать. – Читать греховные книги ты себе позволяешь, а пересказать их у тебя смелости нет!
— Почему нет? Я уже делилась своими впечатлениями с Верой.
— А со мной не хочешь поделиться? – спрашиваю я, обнимая и целуя её.
— Я могу поделиться, — прерывает мои нравоучительные вопросы Вера. – Но только если ты и меня поцелуешь!
— С удовольствием! – отвечаю я, приклеивая свои уста к её и залезая к ней за пазуху. – А можно мне взглянуть на твои пузырьки? Намного они увеличились с тех пор, как я любовался ими в последний раз?
Не без некоторой гордости и с явным удовольствием она взирает на то, как я вытаскиваю наружу её уже довольно заметные припухлости, поглаживаю их, пробую подбрасывать кверху.
— Можешь и поцеловать. Ведь ты уже делал это, помнишь?
— Ну как же! – радостно отвечаю я и припадаю к её соскам.
— Так рассказывай же, Вера! – обращается к ней Надя.
— Чего рассказывать-то? – недоумевает та, накрыв мою голову ладонями и тяжело задышав.
— Чего чувствуешь, вот чего! А то я начну… Но если только Саша поцелует и меня… Точно также, как и тебя.
— Да у тебя нечего ещё целовать! – с издёвкой говорит ей Вера.
— Неправда, есть!