— Понимаешь, мы придумываем богов, создаем себе кумиров, но все-таки какая-то доля правды в этом есть. Парадоксально, но именно наша темнота и необразованность рождает святых. В страхе люди пытаются отгородиться от проблем за спинами богов, в непонимании прошлого рождаются мифы. Ведь все взаимосвязано, нет урожая — есть бог земли, страшная гроза — помолимся богу грома, война — Марс, помоги… Любовь и секс, как ты знаешь, во власти Купидона и Эроса. Но нам-то что от этого? Мы ищем наш идеал, девушки своего принца, вы роскошную красотку, и не задумываемся, что же движет нами, на кого мы должны равняться. Есть ли те, глядя на кого, можно смело сказать «Вот она, любовь. Вот он идеал!»? А если есть, то где?
У каждого свое призвание, но все мы хоть раз любили и были любимы, и это меня всегда интриговало. Так вот, мне удалось найти одну старую, ветхую, еле читаемую книгу, где были ответы на мои вопросы.
Давным-давно жил человек, его звали Соловушка.
— Свой человек… — с улыбой прокомментировал Андрей.
— Не перебивай. Никто не знает кем он был, но всем известно, что у него была возлюбленная. Их жизнь была полна приключений и, конечно, наполнена любовью. Согласно легенде, их любовь оказалась сильнее смерти, она осталась жива. Каждые пятьсот лет она вновь возвращается на землю и зажигает сердца двух влюбленных, словно передавая им эстафетную палочку. Времена меняются, а чувства все те же. Среди ссор, войн и катастроф она все-таки живет, и порой посещает нашу землю. Вечная любовь, которая не балует нас частыми посещениями, лишь так редко, раз в пятьсот лет, греющая нас своим теплом…
Я никогда не считала себя глупой и боязливой, но последнее время чувствую себя такой беззащитной в той пелене чувств, что окутала меня. Все говорит о том, что мы с тобой, милый, и есть те самые, кто хранит огонь вечной любви. Мы сами теперь властны творить законы, как мы сделаем, так и будет. Возможно когда-то, через миллион лет о нас упомянут в «древних» канонах, как хранителей огня Легенды.
Ты знаешь, мне начинает казаться, что все споры о взаимоотношениях, о морали, о традициях, просто не больше, чем споры. Ведь все это временно, все приходит и уходит, сегодня твои поступки — верх галантности, изысканности, а завтра непристойность, фарс, жеманство. Я всегда была простой, мои поступки, согласись, Дрюша, всегда можно предугадать. Но, несмотря на это именно я и ты, мы творим законы, наши поступки и есть отражение того, как сейчас «должно» быть. Словно экзамен перед богом, будто на нас смотрят из далекого прошлого, будущего сотни, тысячи любопытных глаз, пытаясь понять наши поступки. Я всегда чувствовала, что для чего-то предназначена. Так уж получилось, что жизнь не позволяла мне иметь обычные, мирские цели, ну хоть тут я полностью отдам себя, хоть ты рядом, любимый мой, единственный.
Пусть я в твоих глазах и немного странная, я знаю, ты так думаешь, но все равно люблю тебя, искренне, всей душой, всем сердцем. Не за Мерседес, что, кстати, весь в грязи и увяз, не за красивые глазки, а за то, что не лукавил со мной в первые дни, а сразу открылся, за то, что не жалел сигарет для мужиков. Люблю за то, что не приревновал меня, увидев с парнем, не убил во второй раз за это же, люблю за то, что не читая книг, ты знаешь и умеешь гораздо больше меня, и при этом не носишь очков. За это и за многое другое, что не скажешь в одном признании… Что с тобой, слезинка, отчего? Что-то не так?
Как он мог сказать в тот миг пылающей Татьяне, что он лишь на день, что настроился на женитьбу на другой, что возможно они больше никогда не увидятся. Нет, он завтра скажет это, сегодня нельзя, сегодня он прежний Андрюха, парень, который едва освоился в деревне. Да и разве хотел он в этот момент отвергать свою красу? Он хотел было ответить взаимным признанием, а потом броситься и неудержимо целовать любимую девушку, но осекся. Нет, лучше промолчать. Получается, что плохо целовать любимых, просыпаясь по утрам, ощущать их дыхание, в бешеном темпе любви заставлять сердца друг друга стучать в унисон.
Андрей ничего не сказал, лишь подошел к уже давно вскипевшему чайнику, и принес Тане чашку горячего чая. Таня сделала маленький глоток и улыбнулась. В тот миг она казалась, как маленькое дитя, которое с опаской смотрит на бутылочку с молоком. Андрюха просто не мог сдержать ответную улыбку, и та своенравно вырвалась наружу по воле несносных мышц лица. Он любовался тем, как она пьет свежезаваренный чай.
Для Тани не было мелочей. Даже чаепитию она уделяла особое внимание, но сейчас она, казалось, забыла обо всем. Чуть приоткрытые глаза и медленные плавные движения говорили о полном умиротворении девчонки. Зачем метаться и что-то доказывать, когда рядом он? В чем смысл бесконечный оправданий, когда его рука гладит белые кудри, а в комнате громче всего слышен бесконечный дождь, монотонно стучащий за окном?
Танюшка допила чай и закрыла глаза, Андрей укрыл ее побольше одеялом и пошел на улицу звать мужиков, чтобы вытаскивать свой проклятый Мерседес. Через двадцать минут их было трое. Он, Игорь Планокур и Серега Ширяев, его коллега по ремеслу. Угостив каждого ЛМ-ом, дав коробок спичек на двоих, он заставил их толкать тяжелую комнату. Будучи по колено в грязи, до ниточки промокшие, они все же катили ее к дому, на ровный участок. Наконец, дело было сделано, и Игорь учтиво предложил отметить это дело косячком. Андрей наотрез отказался, но Игорь не унимался и просто предложил посидеть у него дома. На этот раз предложение было принято, и компания направилась к дому Игоря. Там они переоделись, хозяин кинул Андрюхе какие-то штаны, и они уселись за столом.
— Что то тебя не видно в последнее время, механик, — заговорил Игорь.
— Я в город возвращаюсь, работу нашел хорошую.
— На фиг? Что там хорошего?
— Там круто. Огромные деньги, связи, квартира и баба в придачу.
— Ромашка твоя?
— Нет, другая. Племянница у Вилька.
— Ах, вот оно что! Ништяк устроился, я вижу ты шустрый парень! — не унимался Игорь.
— Наверно, в последний раз видимся, ребята, вы уж следите за Таней, не обижайте.
— Ха, ее попробуй обидь!
— А ты давно ее знаешь?
— Я ее с шести лет знаю.
— Ух, Игорек, расскажи!! — Андрюха засуетился.
— А что собственно рассказывать? Я ее недолго знал, с шести до девяти лет, и то лишь потому, что в одном детдоме росли.