Что было дальше? А ничего. Вернувшись на своё место рядом с хозяйкой, Женя зажигает торшер и видит: Татьяна Фёдоровна по-прежнему возлежит на спине с закрытыми глазами, вытянув ноги и опять прикрыв ладонью передок; его же собственные причиндалы и пальцы рук испачканы сгустками крови.
— Я пойду помоюсь, — на всякий случай говорит он и отправляется в ванную комнату.
Вернувшись оттуда, он замечает, что его благодетельница успела уже укрыться одеялом, причём с головой. Просунув под него и положив ей на живот специально смоченное им полотенце, Женя прыгает в постель под своё одеяло, выключает свет и закрывает глаза в надежде тут же погрузиться в сон, который теперь для него был милее отца и матери…
Но сна не было… Какой-то поток сознания не позволяет ему забыться: недельное пребывание в местной больнице, куда его отвезли по настоянию заведующей гостиницы после простуды, хотя температура у него и не превысила 38 градусов, первая ночь там, проведённая из-за недостатка мест в коридоре, утренний визит Татьяны Фёдоровны и скандал ею устроенный по этому поводу, спешное (не до дезинфекции было) освобождение одиночной палаты, вкоторой, как потом выяснилось, лежал больной с желтухой, и ежедневные визиты потом той же Татьяны Фёдоровны; Слава и Иван; итальянец с парохода и официантка из ресторана; Шура и Клава; майор Мурченков и трудно объяснимое поведение его супруги… Кстати, кажется, она встаёт… Да, уходит, вот слышно, как за нею прикрывается дверь…
А в голове опять проносятся воспоминания: сильная изжога и ощущение, что всё в глазах потемнело и пожелтело, когда при возвращении из больницы в гостиницу он решил почему-то закурить; дурацкий поход со Славой и Иваном со стадиона на погранзаставу в порту; негласный обыск с изъятием дневника и поэмы «Три девы, или Проказы Эрота»… Кстати, а кто бы мог быть её автором? Наверно, как тогда было принято, не один. Кто-то один, мастер, задавал тон… Местами трудно отрицать неплохой литературный стиль. Остальные подстраивались под него, иногда заметно спешили и халтурили в соблюдении ритма и подборе рифм…
— Евгений Алексеевич, вам не пора?
Он открывает глаза и видит, что свет включён и что Татьяна Фёдоровна уже умыта, причёсана и одета…
— Как поспали? – интересуется она.
— «Какова постель, таков и сон», — так, кажется, говорят. А постель просто великолепна, спал бы и спал в ней вечность.
— Я рада за вас… Но всему своё время…
— Да, да, понимаю, «делу время, потехе час», а час тот давно миновал… Встаю и убегаю…
— Особо торопиться не следует… Пойдите умойтесь, приведите себя в порядок, а я на скорую руку приготовлю вам завтрак.
— Вы сама любезность, Татьяна Фёдоровна…
— Почему Татьяна Фёдоровна?.. Вы ведь, вроде бы, собирались называть меня проще, Таней…
— Да, просил об этом, но согласия вашего не услышал…
— Ну ладно… Я отправляюсь на кухню, а вы вставайте, одевайтесь и быстренько в ванну. Когда оттуда выйдите, на столе вас будет ждать завтрак…
Так всё и было… Женя сидел и уплетал завтрак, приготовленный из тех блюд, что видел здесь вчера, старательно нахваливая пищу и хозяйку:
— Просто великолепно, Танечка, всё так аппетитно… Даже не знаю, как и благодарить вас…
— За что?
Она стояла напротив него, опершись руками о стол, и наблюдала, как он уминает всё приготовленное ею. На ней был тот же махровый халат, что и вчера во время его первого визита, но наглухо запахнутый и перепоясанный.
— За всё прошлое и за два года вперёд.
— За два года вперёд?
— Да, так говорят нередко, отвечая на вопрос «за что?». Но в данном случае эти слова имеют и определённый смысл. Я на Сахалине проработаю ещё не менее двух лет, в течение коих, надеюсь, не раз ещё увижу вас, если не здесь (это навряд ли), то в Южном. Ведь вы, думаю, не раз там будите…
— Да, я собираюсь осенью к сыну, который учится в Москве… А когда вы отсюда уезжаете?
— Да в принципе я все свои дела здесь заканчиваю и через неделю-другую могу возвращаться. Так что, когда полетите на материк, рад буду встретиться вами в Южном. А может, повёзёт свидеться ещё и здесь, в Поронайске…