— Я тебя тоже… тоже ебал? В жопу тебя ебал? — переспросил Никита, и глаза его вновь невольно округлились от удивления; собственно, Андрей об этом уже говорил — проговаривал это — в самом начале, когда отвечал на Никитин вопрос, кого они трахали, но акцент в разговоре переместился на пассивную роль Никиты, и потому Никита совершенно искренне удивился, на этот раз не просто услышав, а р а с с л ы ш а в то, что сказал-повторил ему Андрей.
— Блин, ну что за слова! — Андрей, укоризненно качая головой, шутливо поморщился. — Ты не в жопу меня ебал, а в попу… или, если тебе не нравится слово «попа», совершил со мной анальный половой акт — анально меня трахнул, и сделал ты это с большим удовольствием… а до этого мы друг другу кончили в рот. И всё это было, Никита, лишь потому, что ты был пьяный — ты был беспомощный, ты ничего не соображал, а я этим нагло воспользовался… изнасиловал бедного мальчика — со всех сторон изнасиловал! Так получается? — В голосе Андрея прозвучала легкая, но вполне различимая ирония.
Никита, не отвечая, смотрел на Андрея, и по взгляду Никиты Андрей видел, как Никита медленно переваривает — заново осознаёт-осмысливает — новую порцию информации о минувшей ночи… и эта новая информация для Никиты была куда важнее, чем информация предыдущая! То, что Андрей, воспользовавшись опьянением Никиты, мог совершить с ним половой акт — это было одно… а то, что Никита сам — сам! — трахал Андрея, причём делал это, как сказал Андрей, с превеликим удовольствием — это было совершенно другое… принципиально другое! В первом случае Никита был жертвой — никакой ответственности за совершенный с ним половой акт он, Никита, не чувствовал, потому что т а к о й акт для него, для Никиты, не мог быть сексом, а следовательно, сам Никита никаким образом не делался от такого траха голубым… здесь для Никиты всё было ясно и понятно. А вот во втором случае… если он, Никита, точно так же трахал Андрея, да еще и делал это с удовольствием, то это значит, что никакого принуждения не было, и не было никакого беспомощного состояния, а был самый настоящий секс — был взаимный трах… а перед этим они друг у друга сосали — брали в рот, один одному отсасывали… и он, Никита, от всего этого тащился — он испытывал удовольствие? Тогда получается, что это был секс — настоящий секс… и тогда получается, что он, Никита, делавший всё это с удовольствием… он — кто? Голубой? Но мысль о самой возможности такого никогда у Никиты не возникала — эта мысль была ему не просто чужда, а вообще никогда не приходила ему в голову, никогда такая мысль его не посещала… и вот — на тебе: здравствуй, жопа, новый год… лёжа под Андреем, Никита смотрел Андрею в глаза, и во взгляде Никиты Андрей отчетливо видел вопрошающую беспомощность — искреннее непонимание, как и почему всё это могло случиться… как т а к о е могло случиться?!
— Ничего я не понимаю… — проговорил Никита, нарушая паузу. — Не понимаю…
— Что ты не понимаешь? — улыбнулся Андрей, любуясь Никитиной непосредственностью; сладострастно вдавливаясь пахом в пах Никиты, Андрей легонько — совершенно ненавязчиво — вновь двинул бёдрами. — Никита… что тебе нужно объяснить?
Во всём облике Андрея — в его взгляде, в его улыбке, в интонации его голоса — было что-то такое, что невольно располагало, настраивало на искренность, на ответную улыбку… был во взгляде Андрея, в интонации его голоса, в выражении его лица какое-то непонятное для Никиты очарование, и Никита, глядя Андрею в глаза, неожиданно для себя самого улыбнулся в ответ, — Никита всё так же лежал под Андреем, раздвинув ноги, чувствуя животом напряженно твёрдый, горячий Андреев член, и ладони Никиты по-прежнему были на Андреевых ягодицах, но не это было сейчас главным… «что тебе нужно объяснить?» — спросил Андрей… да всё, бля! Всё нужно было объяснить… может, этот Андрей — голубой… ну, то есть, настоящий голубой — и потому он тащится от такого секса… может такое быть? Может… или не может? А он, Никита… он сам от чего тащился ночью? И сейчас вот… сейчас он лежит под Андреем — и у него, у Никиты, тоже стоит, и ему, Никите, это приятно… очень приятно… почему?!
— Я вот что не понимаю… — Никита, глядя Андрею в глаза, непроизвольно облизнул вдруг пересохшие губы. — Мы ночью ебались, как ты говоришь… ну, то есть, друг друга… в жопу друг друга… так?
— Так, — отозвался Андрей. — В жопу друг друга… пусть будет «в жопу», если тебе это слово больше нравится, — Андрей улыбнулся. — Ну, и что тебе непонятно? Отличный секс! Ты ничего, Никита, не помнишь… и здесь я одно лишь могу сказать: жаль, что не помнишь! Но это ведь дело поправимое… правильно я говорю?
— В смысле? — не понял Никита.
— В смысле, что сейчас мы всё повторим… да? Никита… скажи «да»…
Андрей, горячо выдыхая последние три слова, раз и другой сладострастно сжал, стиснул ягодицы, и Никита, совершенно не чувствуя никакого внутреннего протеста, тем не менее дёрнулся под Андреем, стараясь то ли высвободиться, то ли прекратить эти движения, напоминающие — имитирующие — половой акт.
— Бля… хуля ты это делаешь — словно ебёшь меня? Как голубой, бля… тискаешь меня, как девку! Всё утро тискаешь…
Никита снова повторил «как голубой» и вслед за этим сказал «тискаешь меня, как девку», не замечая явного противоречия в своих словах: если «как девку», то при чём здесь «голубой», а если «голубой», то тогда при чём здесь девка… «не ложись с мужчиной, как с женщиной»? Кажется, так говорится в одной постоянно популизируемой в коммерческих целях книжке… как с девкой — не ложись, не надо; мужчины так называемой гетеросексуальной ориентации, попадая в замкнутые мужские сообщества, будь то армия или тюрьма, нередко ложатся с мужчинами как с женщинам — более сильные повсеместно насилуют более слабых, предпочитая на время забывать про свою «правильную ориентацию», и из всего этого действительно получается мерзость… кто б с этим спорил! «Не ложись с мужчиной, как с женщиной»… не ложись! А с мужчиной как мужчина, не как с женщиной — как парень с парнем? То-то и оно… лукавая фраза! Впрочем, Никита сказал «к а к голубой», и хотя в этом союзе «как», имеющим сравнительное значение, изначально присутствовала уловка, свидетельствующая либо о полном профанстве говорящего так, либо о его сознательном лукавстве, Андрей сразу отмёл мысль о Никитином лукавстве… шестнадцатилетний Никита был банально несведущ в психологии так называемых «ориентаций», никогда не акцентируя своё внимание на этой теме применительно к себе — не мороча этой темой себе голову, и этим объяснялось всё его поведение с того момента, как он проснулся.
— Никита… тебе что — неприятно всё это? — спросил Андрей, напряжением мышц удерживая Никиту под собой — вдавливая его пахом в матрас;уже спросив, Андрей запоздало сообразил, что спрашивать Никиту так — в лоб — было бы не нужно, потому что он сейчас скажет в ответ, что «да, неприятно», и все: слово «неприятно» будет им, Никитой, произнесено, а дальше он может запросто уцепиться за него, уже не думая — не пытаясь разобраться в своих ощущениях.
— А почему… почему мне это должно быть приятно? — отозвался в ответ Никита, и Андрей обострённым чувством вживания в Никитину логику уловил-понял, о чём Никита у него спрашивает.
— Действительно… почему тебе это должно быть приятно? — глядя на Никиту, Андрей озадаченно хмыкнул, при этом комично изобразив озабоченность на лице. — Ты считаешь, что тебе это приятно не должно быть… ну, никак не должно быть тебе это приятно! А между тем… между тем, Никита, тебе это приятно… вот ведь незадача какая! Гладко было на бумаге, да забыли про овраги… — Андрей рассмеялся и, не давая возможности Никите что-либо сказать в ответ, тут же спросил его сам: — Тебе сколько лет, Никита?
Андрей знал от Игоря, что Никита учится в одиннадцатом классе, а значит лет Никите не меньше шестнадцати, и, тем не менее, Андрей задал Никите вопрос о возрасте, чтоб задать ему вопрос следующий.
— Ну, шестнадцать… скоро будет семнадцать — и что с того? — отозвался Никита, не совсем понимая, при чём здесь возраст.
— Шестнадцать… скоро будет семнадцать… — словно эхо, повторил-проговорил Андрей, глядя на лицо Никиты вдруг устранившимся — отстранённым — взглядом. — Это хорошо… это очень хорошо! А то я сейчас испугался — ненароком подумал…
Андрей умышленно замолчал, и Никита, не дождавшись окончания мысли, первым нарушил паузу — спросил, подозрительно глядя Андрею в глаза:
— Чего ты испугался?
— Я вдруг подумал сейчас… подумал: а не педофил ли я, позволив тебе кайфовать со мной? Блин… такая вот мысль пришла мне в голову!
— Ха! — не замедлил с ответом Никита, мысленно удивляясь Андреевой неосведомлённости по этой части. — Педофилы трахают маленьких, совращают-насилуют малолеток… я что — малолетка, что ли?
— Вроде как нет… не малолетка, — улыбнулся Андрей той живости, с какой Никита отреагировал на его хорошо изображенное сомнение. — Писюн у тебя о-го-го… не малолетний писюн — не маленький! Так вот… и писюн у тебя нормальный, и лет тебе шестнадцать, и даже почти семнадцать, а только, Никита… чего ты такой наивный? Или в вашем городе Незалупинске все такие наивные — простые, как ты?
— Почему это я наивный? — отозвался Никита, и в голосе его прозвучала невольная — едва различимая — обида… глядя на Андрея, Никита вдруг подумал — внезапно поймал себя на мысли — что ему совсем не хочется выглядеть в глазах Андрея малолетним недоумком.