— В смысле? — Никита, вновь не отозвавшись — никак не отреагировав — на обращённую к нему улыбку, непонимающе хлопнул ресницами, вопросительно глядя на Андрея.
— Что значит — «в смысле»? В прямом смысле… прямей не бывает! — Андрей тихо рассмеялся; непонятное поведение Никиты Андрея и веселило, и озадачивало — одновременно.
Никита, всё так же недогоняюще глядя на Андрея — по-прежнему ничего не подозревая, ни о чём не догадываясь, а потому не понимая, над чем Андрей смеётся — снова хлопнул ресницами:
— Это… как?
— Показать? — Андрей, весело глядя Никите в глаза, игриво подмигнул.
— Что ты мне покажешь?
— Ну, это самое… что ты делал ночью, — живо отозвался Андрей, одновременно с этим ловя себя на мысли, что он не знает, как объяснить такое странное поведение Никиты.
— Ну, покажи… — не очень уверенно отозвался Никита, и во взгляде его мелькнула тревога, тут же сменившись вполне естественным любопытством; мысль о сексе — об однополом сексе, или сексе в мужском формате — по-прежнему не приходила Никите в голову, и вместе с тем Никита ничего не помнил… ну, и что же он делал ночью — что ему может Андрей показать?
— Ох, Никита, какой ты хитрец… что — переводишь стрелки? — засмеялся Андрей.
Они лежали друг против друга, оба голые, и Андрей, говоря о «переводе стрелок», мысленно удивился, как правдоподобно Никита его разыгрывает, изображая из себя ничего не знающую невинность… ах, Никита, Никита! Показать ему надо… показать, что было ночью, — Андрей, невольно улыбнувшись, почувствовал в промежности сладко ноющую, щекотливо зудящую истому… неожиданно у Андрея возникла мысль разыграть Никиту ответно, но сладость, полыхнувшая между ног, была так сильна, что Андрей тут же решил не отвлекаться на игры в «моя-твоя-не-понимает», — голый Никита лежал рядом, и Андрей, невидимо стиснув мышцы сфинктера, голосом, чуть изменившимся от предвкушения близости, прошептал, горячо выдыхая:
— Никита…
Андрей уверенно подался всем телом вперёд — к лежащему на боку Никите, но тот, упреждая Андрея, тут же стремительно вскинул навстречу руку, — избегая соприкосновения своего обнаженного тела с телом обнаженного Андрея, Никита ладонью упёрся Андрею в грудь, но, не сдержав напора, в тот же миг оказался лежащим под Андреем на спине: с силой, с наслаждением вдавливая напряженно твердый член Никите в живот, ещё не поняв, что Никита отбивается, и отбивается не шутейно — не играя-заигрывая, Андрей, удерживая Никиту за плечи, прижался обжигающе жаркими губами к Никитиной шее:
— Никита…
— Пусти! — вырываясь из-под Андрея, Никита задергался под навалившимся на него Андреем что есть силы. — Пусти меня, бля… пусти…
— Чего ты… чего ты трепыхаешься? Я ж тебе… я тебе показываю… — не обращая внимания на реакцию Никиты — не придавая Никитиной реакции должного внимания, горячо зашептал Андрей, сладострастно сжимая ягодицы.
— Что ты мне… что показываешь?! Пусти! — Никита, изловчившись, кулаком ударил Андрея в скулу… точнее, не ударил, а скорее толкнул — для полноценного удара не была никакой возможности хотя бы чуть размахнуться, но этого несильного, скользнувшего по щеке толчка оказалось достаточно, чтоб Андрей, от неожиданности дёрнувший головой, в следующее мгновение осознал, что что-то не так… что-то явно не так!
— Ты чего? — резко отстраняясь — откидывая голову вверх — Андрей уставился на Никиту ничего не понимающим взглядом, в котором сквозь недоумение отчетливо сквозила неподдельная досада. — Никита, блин… офонарел? Ты чего?
— Пусти! — Никита, не прекращая вырываться, с силой задёргал под Андреем задом, ощущая, как от этих движений его собственный член, чуть утративший несгибаемость, снова стремительно затвердевает, каменеет, наполняясь приятной — хорошо знакомой, но в данной ситуации не совсем понятной — сладостью. — Что ты делаешь? Пусти!
— Да что с тобой?! Я показываю тебе…
— Что ты… что ты мне показываешь?! Ты лезешь ко мне…
— Я тебе показываю, как ты… — перебивая Никиту, напористо выдохнул Андрей, — как ты здесь ночью трахался… причем, делал это с удовольствием — с большим удовольствием!
Никита, ожидавший услышать что угодно, но только не то, что Андрей энергично проговорил-выдохнул ему в лицо, от неожиданности замер, перестав вырываться.
— Кто трахался? Я?
— Нет, блин… не ты — кот Матроскин, блин, трахался! — хмыкнул Андрей, не скрывая досаду… этот Никита явно перебарщивал, изображая из себя нераспаханную целину, и Андрей невольно почувствовал лёгкое раздражение: так, блин, можно до бесконечности дергаться-вырываться, спрашивать-переспрашивать… какой в этом смысл — какой ему, Никите, от этого кайф? «Кто трахался? Я?» Андрей, лёжа на голом Никите, сладострастно вдавливался в Никитин живот, и ему, Андрею, хотелось… ему очень хотелось трахаться — так, как они это делали ночью… классно делали! И чего он, этот Никита, сейчас хочет — чего он добивается? Переводит на него, на Андрея, стрелки — стыдно за вчерашнее? Ну, перевёл он стрелки: «я не я, и не хата не моя»… дальше-то что? Стрелки перевёл, и — будь ведомым… или он, Никита, вообще не хочет — трах по-трезвому ему не в тему? Или он, может, чего-то боится — чего-то опасается?
— С кем я трахался? — с недоумением глядя Андрею в глаза, озадаченно проговорил Никита, снова сбивая Андрея с толку — сбивая не столько содержанием вопроса, сколько той интонацией, с какой он вопрос свой проговорил: в голосе Никиты было удивление, недоумение, озадаченность, и всё это было совершенно искреннее, неподдельное… разве можно так хорошо играть?