— В жопу? — недоверчиво проговорил Никита, переводя с латинского на русский — медленно осмысливая услышанное.
— Ну… можно и так сказать, — согласился Андрей. — А можно сказать «в попу»… или даже «в попочку»… кому как нравится.
— Что нравится? — не понял Никита.
— Кому как нравится говорить… — улыбнулся Андрей. — «В жопу» или «в попу» — суть одна, и ночью суть эта была восхитительна… суть сама по себе- вне каких-либо слов. Жаль, что ты ничего не помнишь…
— Подожди… — Никита, не предпринимая никаких попыток вывернуться из-под Андрея — всё так же держа ладони на Андреевых ягодицах, смотрел на Андрея снизу вверх вопрошающе распахнутыми глазами, медленно осознавая услышанное. — Ты что — хочешь сказать, что мы… что ты меня ночью ебал — что ты меня выебал… ты это хочешь сказать?
Андрей отчетливо видел, что Никита, проговаривая всё это, не столько у него, у Андрея, уточнял-спрашивал, сколько вслух думал — осознавал — услышанное.
— Я не х о ч у сказать, а я говорю — говорю о том, что было, — отозвался Андрей, весело глядя Никите в глаза.
— Что было? — тупо переспросил Никита.
— То, что я только что сказал, а ты только что услышал… если ты ничего не помнишь сам!
— То есть, ночью… — проговорил Никита и тут же, запнувшись, умолк, осмысливая то, что Андрей «только что сказал», а он, Никита, «только что услышал». — Ночью ты меня… ты меня выебал — ебал меня?!
— Никита! Ну, что за слова — «в жопу», «выебал», «ебал», — рассмеялся Андрей, невольно любуясь Никитиной наивностью… эта наивность, почти детская, совершенно не наигранная, открывшаяся у шестнадцатилетнего парня с большим и крепким писюном, была одновременно и уморительна, и умилительна, и вместе с тем она, эта искренняя наивность, странным образом ещё больше подогревала, подстёгивала и без того сильное Андреево желание. — Есть другие слова, Никита! Другие слова, обозначающие этот процесс… хотя, быть может, и не такие звучные! Понятно, что суть важнее, скажешь ты «жопа» или скажешь «попа»… суть всегда важнее слов, и это правильно… но это с одной стороны. А с другой стороны, всё определяется словами, и оттого, какие слова мы выбираем для определения сути…
— Ты меня выебал? — не дослушав Андрея, повторил Никита; теперь в интонации, с какой Никита это спросил, уже было не осмысление услышанного вслух, в совершенно конкретный — прямой — вопрос.
— У нас, Никита, был секс… совершенно нормальный мужской секс, состоящий из разных видов активности… орально, анально — всё это было, и всё это было по высшему разряду… у нас был нормальный секс — секс, Никита, а не «ты меня выебал»… обалденный был секс! — Андрей произнёс последние три слова с жарким придыханием, сладко смакуя каждый выдыхаемый слог, так что у Никиты не должно было остаться ни малейшего сомнения в правдивости такой оценки. — Естественно, я тебя трахнул — вставил тебе в попку… да и как могло быть иначе? Ты сам, Никита… сам ты этого хотел!
— Сам хотел? Я хотел, чтоб ты меня выебал? — недоверчиво проговорил Никита, медленно осмысливая новую порцию новой информации.
— Именно так! — рассмеялся Андрей. — Никто тебя ночью здесь не насиловал — не принуждал… да и чего было принуждать, если секс нам обоим был в кайф? В принуждении, Никита, кайфа нет… во всяком случае, для меня. К принуждению склонны люди, не способные делиться радостью… я называю их хапугами — от слова «хапнуть», то есть урвать для себя… я такого не понимаю. Взаимное наслаждение — вот кайф! Когда этого хочет каждый, и каждый…
— Сам хотел… — словно эхо, повторил Никита, всё так же недоверчиво глядя Андрею в глаза, и по выражению лица Никиты было видно, что эта информация не укладывается у него в голове. — Сам… зачем? Я не мог… не мог, бля, этого хотеть…
— Почему ты думаешь, что ты этого хотеть не мог? — отозвался Андрей.
Они лежали по-прежнему, не меняя конфигурацию: Никита лежал на спине, разведя в стороны чуть согнутые в коленях ноги, Андрей лежал на Никите, вдавливаясь в Никитин пах напряженно твёрдым членом, одновременно с этим чувствуя горячую твёрдость члена Никитиного, при этом руки Никиты раскрытыми ладонями все так же обтекаемо лежали на сочных Андреевых ягодицах, — Андрей, опираясь на согнутые в локтях руки — нависая над Никитой, смотрел Никите в глаза, и в груди Андрея сладко щемило от неизбывной нежности… Андрею хотелось обнять Никиту, крепко стиснуть его, долго и сладко целовать его в губы, как это было ночью… он, Никита, «не мог этого хотеть»… как же, не мог он… хотел, ещё как хотел! И — спросив Никиту, почему он думает, что хотеть он этого н е м о г, Андрей, в принципе, знал, ч т о Никита ему может ответить, но Андрей интуитивно чувствовал, что Никите нужен диалог, потому как в диалоге осознаётся истина, и Андрей Никиту подталкивал к разговору — Никита нравился Андрею всё больше и больше, а с человеком, который нравится, всегда хочется сближения, невозможного без взаимного понимания, обоюдной искренности, — Андрей не соврал Никите, когда сказал, что настоящий кайф для него, для Андрея, может быть только взаимным, обоюдным, и никак по-другому. Этот парень — Никита — определённо нравился Андрею, и Андрей, лёжа на Никите — ожидая ответа, легонько двинул вверх-вниз бёдрами, потому что лежать без движения с залупившимся, сладко гудящим членом было невмоготу, — хотелось… хотелось ласкать Никиту, обнимать его, целовать — так, как он это делал ночью, когда Никита был не просто отзывчив на ласки, а сам с безоглядным упоением то и дело перехватывал инициативу… «я не мог этого хотеть»… наивный!
— Как я мог хотеть этого, если я не голубой? Что, бля, за хрень! — воскликнул Никита, и в этом восклицании было столько искреннего, неподдельного непонимания, что Андрей невольно улыбнулся.
— Никита, а ты что — боишься быть голубым? — Андрей задал этот вопрос с интонацией спокойной, подчеркнуто будничной, тем самым умышленно — на уровне интонации — лишая вопрос его сакраментальности, его глубинной значимости для многих и многих, впервые соприкоснувшихся с однополым сексом.
— Хуля мне бояться! Я ничего не боюсь! — запальчиво проговорил Никита. — Я просто… просто не голубой, и всё! Я не боюсь, а я не понимаю… я не мог этого хотеть! Ты врешь… ты всё врешь! Ты… ебал меня? Честно скажи… ебал?
— Ебал! Ещё как ебал! — так же напористо проговорил-выдохнул Андрей, но напористость эта была весёлой, азартной, ничуть не страшной; интонация, с какой Андрей подтвердил факт полового сношения, была подобна весеннему ветру, упруго бьющему в лицо: «ебал! ещё как ебал!»
— Значит, вчера… я вчера был пьяный — я ничего не соображал… и ты этим воспользовался — ты меня выебал пьяного, — отозвался Никита, глядя Андрею в глаза; такой сценарий событий минувшей ночи Никите был более-менее понятен, точнее, такой сценарий объяснял для Никиты, как и почему всё это могло случиться. — Ну, бля, дела… — протянул Никита, обращаясь не столько к Андрею, сколько к самому себе.
Никита произнёс последние три слова с чувством растерянности и вместе с тем с чувством удивления, чтотакое могло случиться — могло с ним, с Никитой, произойти, — осознание того, что его ночью трахнули, для Никиты прошло совершенно безболезненно, без истерики и надрыва, и всё это потому, что Никита пребывал в совершенной уверенности, что он, Никита, не голубой… да, это случилось; парень, лежащий сейчас сверху, судя по всему, не врёт — он, этот парень, действительно его, Никиту, сексуально поимел, но в понимании Никиты это был контакт исключительно физический, напрочь лишенный какой-либо внутренней — душевной — вовлечённости в действо… это был сугубо технический момент, и не более того, — так это видел-понимал Никита, наконец-то осознав-осмыслив, что его, пьяного, ночью поимели… конкретно поимели — в жопу!
— Да, ты был пьяный, — улыбнулся Андрей, — и я этим воспользовался… я дважды, Никита, этим воспользовался: сначала я тебе вставил, а потом я тебе подставил… ну, ты был пьяный — ты ничего не соображал, и потому, наверное, ты натянул меня в зад с превеликим удовольствием… классно это сделал! Трахнул меня, ничего не соображая… — Андрей, глядя Никите в глаза, рассмеялся.