Тетя Аня.
Хочу рассказать одну удивительную историю. Возможно, она выглядит, как неумелая выдумка, но в ней все — правда. Выдумать, в конце концов, можно и правдоподобнее…
1.
Это было давно — в далекие 70-е.
У меня есть тетя, её зовут Аня. «Тетя Аня» — так меня научили называть её. Она мне — двоюродная тетя, а не родная, но в детстве для меня это не имело значения: у всех детей есть тети (так казалось мне), а в тонкостях родства я не разбирался.
Когда я родился, ей было 7 лет, и она обожала нянчить меня — живую игрушку. «Тётя» Аня души не чаяла во мне — отдавала «лялечке-малечке» все свое время, позабыв все на свете — всех кукол, всех подруг.
Потом её семья куда-то уехала, забрав её с собой, и я забыл о ней. Вернулись они через пять или шесть лет; я уже был в 4 классе, пробовал курить (бесславно) и считал себя «мужчиной в доме».
Дело было летом, на каникулах. Когда нас вновь знакомили («вот, Максик, твоя тетя Аня. Ты помнишь её?»), я смотрел на 16-летнюю девушку, стоящую передо мной — в моих мальчишеских глазах она вполне заслуживала звание «тети», имея высокий рост, «взрослую» фигуру и красоту… в последнем у меня не было сомнений: я уже знал, что бывают красивые девочки, но красота «теть» отличается от их красоты… так вот — имя «тетя Аня» вызвало в моей памяти смутные воспоминания о ласке, заботе и тепле; я с интересом посмотрел тете Ане в глаза, увидел в них восторг, умиление — и засмущался.
Тетя Аня крепко, порывисто обняла меня, обцеловала сверху донизу, приговаривая — какой я, мол, большой, — заглядывая мне в глаза и спрашивая, помню ли я её. Я стеснялся и молчал, — мне были не по душе такие телячьи нежности. Но её чистая радость, сияющее лицо, её безоглядная, беззастенчивая ласковость пробудили доверие во мне, и я в первую же минуту почувствовал меду нами особую близость.
Тетя Аня не отходила от меня ни на шаг. Я втянул её в игру, которой она отдалась с тем же искренним рвением. Мне сразу стало с ней интересно; я стал называть её на «ты», почувствовав в ней друга.
Семья тети Ани поселилась по соседству с нами, и тетя Аня бывала у нас каждый день. Очень скоро она стала лучшим моим другом. Все игры, все самое интересное и захватывающее проходило с её участием; все секреты поверялись ей. Мы играли в индейцев, шпионов и другие мальчишеские игры; тетя Аня быстро стала душой нашей детской компании, хоть мои приятели и ревновали её ко мне. Она обожала играть с нами, и мы очень скоро утратили ту дистанцию, которая отделяет ребенка от старших, — мы возились, тискались, устраивали кучу малу вместе с ней, не стесняясь ни на йоту её взрослого тела. Конечно, никакие эротические соображения нас и не посещали.
Однажды, в жаркий июльский день, мы с тетей Аней сильно набегались, разгорячились, вспотели — и я потащил её купаться. Она заколебалась (я тогда не понял, почему) и спросила меня, много ли на речке людей. Я убежденно сказал, что — никого нет, и вообще, какое это имеет значение, — и с удвоенной энергией схватился за тетю Аню. Купаться одному после такой игры мне казалось ужасно обидным: я надеялся продолжить возню в воде.
Тетя Аня, смеясь, поддалась мне, и мы побежали на речку. Там действительно никого не было: все сидели дома, спасаясь от жары.
Я сбросил на бегу шорты, — и заколебался, снимать ли трусы. В одиночестве и с родителями я купался без трусов — зачем мочить их без надобности? — а тетя Аня казалась мне такой же близкой, как и папа с мамой.
Тетя Аня подбежала к берегу и, глянув по сторонам, взялась за сарафан. Под ним ничего не было — сбросив его, тетя Аня осталась совершенно голой.
Я никогда не видел голыми «теть» со зрелой, сложившейся фигурой — а тетя Аня в свои 16 была именно такой. Я с интересом рассматривал её, чувствуя некоторое смущение: мама при мне никогда не снимала купальник и трусы, и я впервые в жизни видел женскую наготу в такой близости.
Решив, что стесняться нечего, я снял трусы. Несколько секунд мы стояли рядышком: я изучал голенькую тетю Аню, её полные сиси и пушистый лобок, а она, смутившись, молчала и смотрела под ноги. Потом она вдруг рассмеялась и столкнула меня в воду; это было знаком преодоления стыда, и мы, фыркая и визжа, ринулись в речку. Мы возились и барахтались там долго, пока не устали и не проголодались; в пылу игры я очень скоро забыл о нашей наготе.
Никаких прямых эротических последствий этот день не вызвал, если не считать чувства щемящей, немного стыдной интимности, которое появилось между нами. С того дня в наших отношениях отпала окончательная преграда — одежда, и мы более не стеснялись в нашей возне оголять друг друга самым бесстыдным (со взрослой точки зрения) образом.
Однажды мне пришлось ночевать несколько дней у тети Ани. Нам постелили в одной комнате. Когда погас свет, мы, конечно, и не подумали спать: я нырнул в постель к тете Ане, и мы с хихиканьем затеяли возню, стараясь, чтобы «взрослые» нас не услышали. В пылу борьбы я принялся стаскивать с тети Ани ночную рубашку; она отбивалась, но в конце концов я победил, и она снова осталась совсем голой. Я испытал радость и смущение победителя: глядел, слегка растерявшись, на её обнаженное тело, потом — прижался к сисям, ощущая незнакомое чувство умиления и тепла, накрывающее меня с головой.
Момент был очень интимным. Тетя Аня гладила меня, а затем стала порывисто целовать, — так, как это делала мама, когда я был маленький, — приговаривая тысячу ласковых слов, исходя чистой и безоглядной нежностью. Я давно не разрешал маме так нежничать — считалось, что я уже большой, — но оказалось, что втайне я истосковался по таким ласкам; и я отдался нежности тети Ани без сопротивления, с горячим чувством умиления и благодарности. Тетя Аня обцеловала меня с ног до головы. Я благодарно отвечал ей; мы ласкались и лизались по-детски, охваченные единым порывом.
Все остальные ночи повторялось то же самое. Я вычислил, какие ласки наиболее приятны тете Ане (она любила нежную щекотку по всему телу), а она — какие приятны мне (я любил, когда она вылизывала меня, как киса). Чтобы ласкать друг друга без помех, мы раздевались догола, и я не чувствовал ни малейшего стыда или стеснения — ничего, кроме всепоглощающего умиления и нежности.
Мы очень далеко заходили в наших ласках. Теперь я понимаю, сколько мучений я приносил тете Ане — зрелой девушке, не позволявшей себе развивать эротический компонент наших ночных игр. Я тогда быстро понял, как тете Ане нравятся поцелуи сосков, — да и я чувствовал, как растворяюсь в волне щемящего тепла, когда зарывался в её грудь. Она называлась у нас «сиси», и я играл, будто тетя Аня — корова, а я — теленок: она стояла на четвереньках, а я лежал под ней и ловил ртом её «вымя». Тетя Аня смеялась и тихонько постанывала — «мычала»; я, не имея эротических познаний, чувствовал, что ей это нравится, и старался вовсю. Сейчас-то я знаю, что она потом долго мастурбировала — уже после того, как я засну.
Тетя Аня, со своей стороны, целовала и тискала меня с ног до головы, не исключая самые интимные места. Наши тела были полностью открыты друг другу, «запретных мест» не было; я тогда ещё не созрел как мужчина, и эротические ласки были мне приятны, даже головокружительны, но не более того; что делать с интимными местами, для чего они, я не знал. Тетя Аня целовала мою «писечку» (мы не стеснялись называть «это» первыми словами, какие приходили в голову) — это были именно поцелуи, а не «минет»: она нежно облизывала и целовала член и яички, я сладко жмурился и растворялся в океане её нежности. Член твердел и поднимался, но к оргазму я ещё не был готов.
Через неделю родители вернулись, и я стал снова ночевать дома. Ночные бдения были нашей с тетей Аней общей тайной: мы, не сговариваясь, понимали, что об этом нужно помалкивать. Наши отношения были чисты так, как только может быть чиста детская любовь, но я, ничегоне зная о «взрослой» морали, смутно догадывался о том, что взрослые нас не поймут. Кроме того, наши отношения достигли той степени интимности, когда не хотелось приоткрывать самое сокровенное ни на йоту.
Я был очень огорчен тем, что более нельзя прижиматься к теплому тети-Аниному телу, и несколько ночей проворочался без сна. Тетя Аня нежно и тоскливо смотрела на меня, и я видел, что ей тоже не хватает «нашей ночной игры» (так мы называли ЭТО).