Вдруг она вскрикнула, а я почувствовал, как преграда, давившая на член, куда-то исчезла, и я почти провалился в Аню — по самую мошонку. Мы взглянули друг на друга — «свершилось!», — Аня измученно улыбнулась, и я поцеловал её соленое личико…
Она не убирала рук с моей попы, прижимая меня к себе, и мы некоторое время лежали так — как одно тело.
Потом я начал двигаться. Очень осторожно, медленно… Аня не кричала, не закусывала губы — только смотрела на меня удивленно и недоверчиво. «Неужели?» — читался немой вопрос, — и я утвердительно кивнул, увеличивая амплитуду движений.
Аня задышала чаще — я почувствовал, что желание, спрятавшееся в ней, вновь дает о себе знать, — и мы стали двигаться вдвоем.
Мы сразу поймали то, что многим так трудно дается, как я узнал впоследствии (после откровений с однокурсниками), — общий ритм. Мы так хорошо чувствовали тела друг друга, что нами словно управлял один невидимый дирижер. Аня потом говорила, что ей было и дальше очень больно, но вместе с болью пришло какое-то новое, удивительное чувство — будто я проник в самое её сердце и ласкаю её там, изнутри.
Мы двигались в сладком, медлительном танце, и ни о чем не думали. Очень скоро Аня вновь стала давить мне на попу, приговаривая — «Давай, Максинька! давай, мальчинька мой, давай поглубже, поглубже, пожалуйста!»; она стонала, почти плакала и умоляла меня войти поглубже. Я и так был в ней очень глубоко; сделав усилие, я вжался в неё так, что в её писю вошла часть мошонки.
Я был уже на пределе. Аня ещё секунду шептала «давай…», а потом вдруг издала звук, низкий и глубокий, какого я от нее никогда не слышал (у неё — высокий, нежный голосок), — какой-то звериный полустон-полухрип, — обхватила меня так, что мне стало больно, — и заметалась по кровати вместе со мной…
Я кончил вместе с ней. У меня было такое чувство, будто я втекаю в неё, — весь растаял, превратился в жидкость и втекаю в Аню, наполняю её изнутри…
Это был наш Первый Совместный Оргазм. Спустя 9 лет после Первого Раздельного…
После этого я долго — час, не меньше — лежал на Ане и не вынимал член из неё. Какое-то время мы не могли говорить — только дышали и глядели друг на друга. В темноте было видно Анино лицо — бледное пятно на бархатно-темном фоне, — и её блестящие глазки…
Потом мы поговорили. Я не выходил из неё — она меня держала за попу и не выпускала. Я поздравил её, она — меня; это прозвучало так официально, что мы рассмеялись, и — спустя секунду она принялась неистово целовать меня, шептать слова любви и благодарности…
Потом — мы обнаружили на простыне огромную лужу крови, — вся Анина попа была в ней, а кровать промокла так, что пятно проступило на противоположной стороне матраца. У Ани кружилась голова, её подташнивало — и я кормил ее шоколадом, оставшимся со свадьбы. Простыню мы не стирали — оставили на память. Потом я узнал, что к 25 годам девственная плева зарастает, и лишение девственности бывает очень болезненным…
Анина пися болела ещё долго, но мы занимались сексом несколько раз в день — она просила, умоляла меня войти в неё, и я делал это. Первые наши брачные дни так нас утомили, что мы едва могли выходить. Прямо как в пошлых историях… Один раз — я подсчитал — мы за неделю занимались сексом 17 раз (и почти всякий раз — с «большими взрывами»).
Не верите? Как хотите…
Сейчас мне — 40, Аничке — 47, младшенькая наша доця Яся пошла в 3 класс, а старший Сашка… вступил в комсомол. Я — когда повзрослел — не строил иллюзий по поводу советского строя, мы с Аней зачитывались самиздатом, слушали Галича и Талькова, — но когда Саша в 2005 году решил вступить в комсомол — я счел это знаком судьбы, помня о той роли, какую комсомол сыграл в нашей жизни.
Яся — вылитая Аня, с золотистой гривкой и голубыми глазками-плошками…