Я её гладил, что-то говорил — хоть и понимал, почему она плачет, — и потом сам заревел. Это был прорыв напряжения, съедавшего нас последние годы.
Мы плакали долго, вжавшись друг в друга, — пока не выплакали всю горечь. Потом — сам собой наступил удивительно интимный момент, — как в детстве, — мы слизывали слезки друг с друга, трогали языками веки, щеки, ушки… Ласки становились все нежнее: мы окунались в привычную стихию…
Наконец я взял уже голенькую Аню — «тетю» Аню! — на руки, и, следуя давней своей мечте, отнес её на руках на кровать.
Мы долго ещё не решались приступить к «тому самому», неистово ласкаясь и оттягивая страшный момент; наконец я почувствовал, что не выдержу напряжения, отстранил Аню, облизывающую меня, — раздвинул ей ножки и разместился между них.
Она слегка задрожала. Мыдавно договорились, что перед «этим» я подведу её к оргазму (старым, родным детским способом — вылизыванием), — чтобы не было так больно.
Я принялся за неё. Очень скоро я почувствовал, что она на грани. «Давай, Максик, давай, миленький» — шептала она. Мне стало жутко: вот оно! — Тот Самый Момент… Сам я изнемогал от желания, но больше всего боялся сделать больно Ане.
Я медленно, осторожно раздвинул губки её писи, и…
— А-а-а-а! — Аня зашлась в оргазме. Я крепился, как только мог, — но не выдержал и, застонав, повалился на неё.
Весь живот её был в моей сперме.
Мы долго не могли отдышаться. «Ну?» — простонала, наконец, Аня, повернулась ко мне и беспомощно улыбнулась, — «мы, кажется, слишком горячие ребята».
— Да-а, — выдохнул я.
— Ты все-таки должен меня продырявить, Максик. — Аня вытерла простыней свой живот, — Мы её сохраним на память. Но на ней должно быть ещё что-то, кроме этого…
— Да. Будет, — пообещал я, чувствуя, что меня куда-то уносит. В ушах шумело, веки отяжелели…
…Мне снилась Аня — на море (мы никогда не были на море), голая, и я тоже — голый. Вокруг нас — люди, нас видят много людей, — но мы стараемся не стесняться их и любить друг друга без помех. Мы — в объятиях, по щиколотку в воде, волны окатывают наши ноги, и от этого — разливается щемящее стыдливое чувство. Сейчас я сделаю ЭТО с ней — и пусть ВСЕ ВИДЯТ!!!..
Большая волна окатила нас — я почувствовал, как влага коснулась моего члена, окатила его — и в нем завибрировала невыносимая сладость…
…Проснулся я от Аниной ласки: она лизала мне член. Вовремя проснулся — ибо был уже на грани второго оргазма. Я едва успел её остановить — сердце спросонья колотилось; я бессвязно объяснял ей, в чем дело…
Аня поняла, молча поцеловала меня в лоб и стала успокаивающе ласкать мне шею, плечи, руки — все, что я любил с детства.
Желание мучило меня, — и вот я вновь раздвигаю ей ноги и впиваюсь языком в её писю, изо всех сил стараясь думать о посторонних вещах — о выпуске, о шутках на свадьбе, о новых знакомых…
На этот раз дело шло не так быстро: Аня была неподготовлена, и я ласкал ее нежно и осторожно. Наконец, я почувствовал, что она вошла в мой ритм, задвигалась, задышала в такт моему языку, — и стал «поддавать жару».
Когда момент наступил, и Аня еле слышно шепнула «Максик?..», — я подвинулся к ней и вошел в неё — решительнее, резче, чем тогда.
Она вскрикнула — «Ай! Больно!». Я в нерешительности застыл, чувствуя пульсирующее желание в себе и в ней. «Давай же, Максик, давай ещё!» — молила, почти стонала Аня. Я вошел в неё ещё на миллиметр; член ощущал плотную преграду. «А-а! Максик, миленький, очень больно!» — закричала Аня со слезами на глазах. «Подожди! подожди немного».
Я замер; мой член до половины был в ней, и я чувствовал нечто влажное — «наверное, кровь», думал я, и мне стало безумно жаль Аничку. Я нагнулся, стал целовать милое личико — оно было соленым от пота и слез.
Аня часто дышала; я чувствовал, что она изнемогает от желания, но боялся продолжать.
— Давай, Максик, — прошептала Аня, и я пошевелился. — Нет, не так… давай — лучше я…
С этими словами она обхватила меня руками за попу и стала подталкивать к себе. Лицо её сморщилось, она стонала — ей было больно, — но она продолжала вводить меня в себя, закусив губы. Я превратился в послушное орудие, стараясь не помешать ей.