— С мылом? — уточнила Дженни.
— Конечно с мылом, — сказала врач, — Он у тебя надеюсь ежедневно принимает ванну?
— А что, даже таких больших положено каждый день купать? — удивилась моя тётя.
— Конечно положено, — ответила врач, — А если не получается искупать, надо обязательно перед сном подмывать с мылом.
— Попу и между ножек? — спросила Дженни.
— Ага, — кивнула врач, — Но всё-таки лучше, чтобы ежедневно принимал ванну.
— Я постараюсь каждый вечер Томми купать, — пообещала врачу Дженни.
— Именно в ванне, а не под душем, — добавила врач, — Если мальчика ежедневно купают в ванне, там, под кожицей ничего не успевает скопиться. Вода все вымывает.
— Понятно, — кивнула Дженни.
— Можешь вставать, — сказала мне врач, — Остался только анализ мочи.
— Сейчас дам ему баночку, — засуетилась медсестра.
Я слез с кушетки, нерешительно взяв протянутую мне маленькую пластмассовую баночку.
— Надо туда пописать, — с улыбкой попросила меня медсестра.
— А где у вас детям положено этим заниматься? — поинтересовалась Дженни.
— Такого большого наверно лучше отправить в туалет, — сказала врач, — Хотя наших обычных пациентов — дошколят — никто, понятно, туда не водит.
— Они что писают в баночку прямо тут, в кабинете? — хихикнула Дженни
— Писают тут, — кивнула врач, направляясь с моими бумагами к двери.
— Грудные малыши на кушетке под присмотром мам, — пояснила медсестра, — А дети постарше — вон там за ширмой. У нас там стоит детский горшок.
Медсестра махнула рукой на небольшую ширму в углу комнаты.
— Слышал, Томми? — обратилась ко мне Дженни, — Быстро марш за ширму! И без полной баночки не возвращайся!
Весь красный от стыда, я продолжал стоять посреди кабинета, не представляя, как писать в присутствии двух молодых женщин — даже за ширмой.
— Так и собираешься стоять перед нами голышом? — ехидно улыбнулась моя тётя, — Не начну тебя одевать, пока не пописаешь в баночку.
— Может нам выйти? — предложила медсестра, — А то так стесняется.
— Вот еще! — фыркнула Дженни, — Не надо никуда выходить. Пусть скажет спасибо, что разрешили всё делать за ширмой, а не у нас на виду.
«Все равно будет слышно, как я писаю» — обиженно подумал я, отправившись за ширму.