— Зачем?
— Чтобы позволить моим пальчикам дотронуться до вашего спелого абрикоса!
— Бог ты мой! Кто бы мог подумать? Да, у меня сегодня была первая ночь после… после окончания…
— Менструации.
— Ну да… Николай Петрович знал, видел это и, очевидно, хотел воспользоваться этим… А я к нему задом!.. В моих мыслях был только ты один! Ко мне даже пришла в голову грешная мысль, убедившись, что он крепко спит, сбегать к тебе в павильон. Вот была бы хороша, обнаружив тебя там с Аней! Теперь-то понимаю, что сваляла дурака: следовало бы не отворачиваться, не притворяться спящей, а представить себе, что он это ты, и получила бы двойное удовольствие, совместив несовместимое: греховные мысли с исполнением супружеских обязанностей…
— Что ж делать, дорогая Евгения Львовна? Все мы сильны задним умом. Сейчас, глядишь, нам не понадобились бы все ваши запреты, связанные с опасением забеременеть. Так что вы, кажется, действительно дали маху…
— Зато ты, баловень мой, я вижу, бьёшь без промаха: попал всё-таки, и не пальцем! Вот уж воистину бабья радость этот твой балунчик!
Она начинает настолько энергично подмахивать мне, расположившемуся почти перпендикулярно по отношению к ней, так что через несколько секунд, опять-таки в порядке предосторожности, мне приходится резко оттолкнуть её таз от себя, чтобы успеть выскочить из столь гостеприимного гнёздышка.
Перевернувшись на другой бок, госпожа Самарина прижимается своим лицом к моему, опять и опять целует меня, без конца повторяя:
— Ведь это надо же! Сколько же раз? Сколько раз? Ты считал?…
— Сколько раз мы сходились в любовном поединке?.. Затрудняюсь сказать… Надо вспоминать каждый…
— А мне вспоминать не надо… Семь раз!.. Разве такое возможно?..
— Казанова вспоминал, как в Париже одна богатая вдова всем объясняла выбор своего нового содержанта, называя его графом «Шесть раз».
— Он шесть, а ты семь!
— Но он каждый раз доводил свой бой до конца, изливал всю свою энергию. А если бы мне это было позволено, навряд ли я бы потянул на больше чем три…
— Вот как? – не скрывает своего удивления госпожа Самарина. – И всё же и три чем плохо? Особенно для мальчика? Разве не так?
Пока я раздумываю над тем, как ответить, раздаётся звонок. Госпожа Самарина поднимается, собирает в охапку всю мою одежду и знаком приглашает меня следовать за нею в детскую, после чего, внимательно осмотрев спальную комнату, идёт открывать входную дверь.
Судя по голосу, доносящемуся до меня из залы, вернулся господин Самарин. Он высказал удивление по поводу того, что его супруга, которую он оставил уже полностью готовой к отъезду, ходит теперь по дому в дезабилье, будто и не собирается ехать с ним в гости.
— Собираюсь, милый, собираюсь, — слышу я её оправдания. – Но что-то вдруг стала сомневаться, стоит ли мне ехать в этом костюме, вот и сняла его, чтобы примерить платье…
— Потому и дверь входную заперла?
— Именно поэтому!.. И хорошо сделала; заходил Ульман, сказал, что в городе с женой и что через часик-другой она забежит к нам, чтобы рассказать, как там Ксеня… Кстати, уже добрый час уже прошёл, скоро явится, так что мне надо поторопиться с выбором одежды.
— А чем же тебе костюм не понравился?
— Да даже не знаю…
— Но в нём ты мне кажешься очень прелестной!
— Прелестной, говоришь? Не лжёшь?