И уперся в несокрушимую стену сетки–рабицы, ограждавшей циклопическую автостоянку. Мак пошел вдоль нее, ускоряя шаг, с отчаянием понимая, что извивы забора уводят его прочь от цели. Потом змея рабицы передала свою пограничную вахту шипастой ограде какого–то детского сада, с раскрашенными деревянными гномами по ту сторону детства.
Когда детская решетка закончилась, начался оборонительный вал недавно выстроенного продуктового мегамаркета, ограждающего свои драгоценные мусорные свалки во дворе от внешнего посягательства. И уже забор мегамаркета вывел Мака обратно на дорогу. Почти в том же самом месте вторжения, возле метро. Единственной пользой от квеста было то, что «черное» и «белое» ушли вместе, оставив душу Мака в покое.
Исторгнутый микрорайоном, Мак тоскливо смотрел на недосягаемый дом. Злополучная многоэтажка с голой принцессой на раскаленной крыше все так же сияла облицовкой под плавящим солнцем, как недосягаемый замок дракона. Где–то в пределах видимости, но не досягаемости.
Мак выругался, ступил на обочину дороги и поднял руку. Через пять минут притормозил таксист на древней тевтонской рухляди, но с автоматическим подъемом стекол.
— Куда едем? — весело и дружелюбно полюбопытствовал водитель.
— Циолковского двенадцать — Мак задумался. — То есть четырнадцать. Это рядом. Девятиэтажка возле новостроя. Вон там — Мак махнул рукой в направлении проклятого замка.
— Полтишок. — ответил веселый водитель.
— Не гони, уважаемый. — так же весело ответил Мак. — Полтишок — это на другой конец города. Ночью. Первого января. Тут же идти два квартала.
— Ну, так иди. — таксист взаимно плавился доброжелательностью, и запустил поскрипывающее стекло правой двери вверх. Мак вежливо постучал в окошко.
— Двадцать. Мне опоздать нельзя, понимаешь?
Водитель вернул стекло вниз и с любопытством посмотрел на Мака.
— Девчонка, что ли, ждет?
— Ага, — ответил Мак. — Ждет. Первое свидание. Вопрос жизни и смерти. Опоздаю — мне пиздец. Она и так злится. Я бы и сам дошел, мне не трудно, только дворов здесь не знаю. Уже час хожу, одни заборы.
— Красивая хоть? — таксист прижмурился.
— Самая. — сказал Мак и честно мигнул. — Тридцать дам, больше не могу. Нам потом самим не хватит культурно отдохнуть.
— Ладно, садись, поехали.
Мак плюхнулся на горячий дерматин сидения, пристроил лилькину сумку с одеждой и сибазоном между ног, закрыл перекошенную дверь, стараясь сильно не хлопнуть. Ехали молча. Таксист пронесся два длинных квартала вперед, развернулся на клумбе, вернулся на один блок назад, свернул налево и почти сразу затормозил.
— Вот твоя «циолковская-четырнадцать». Успел?
Мак вытащил из заднего кармана джинсов пропотевшую от жары влажную сотню и протянул таксисту.
— У меня сдачи не будет. — сказал веселый таксист.
— Тогда вези обратно, блядь, сука! — внезапно заорал Мак, в душе которого мягкие лапы героина вдруг расслабились, отпустили сердце, и втянулись назад, в свои темные логова, выпуская наружу всю гадость сегодняшнего дня. — Где я тебе, блядь, здесь размен найду? По киоскам бегать спички покупать? Я же сказал — вопрос жизни и смерти! Я тебе сказал — меня девчонка ждет, у меня одна минута все решает! Ну и нахуя ты меня сюда вез тогда?
Веселый таксист оторопело смотрел на Мака, теряя веселость.
— Чо ты орешь на меня? Какого хуя? Хочешь ехать — платить надо
Таксист посмотрел на Мака и замолчал.
— Иди. Так иди. Нет у меня сдачи. Потом заплатишь, как получится. — Водила полез в бардачок и достал бумажный прямоугольник. — Вот визитка моего таксо, прокачу тебя как-нибудь, с твоей кралей. Николая двадцать–два у диспетчера спрашивай. Давай, беги. Ромео, бля. — таксист опять стал веселым.