— Ничем ей не угодишь, — осуждающе вздохнул Паша, — Стараешься тут, на руках барышню носишь, и никакой тебе от нее благодарности.
Крыша плавилась от жары. Мака сразу затошнило от смоляной вони, но героин не давал сблевать так же надежно, как и церукал. Тайка тут же забилась в тень от лифтовой надстройки и свернулась клубком, прижимая руки к животу. Ее колотило, как в припадке. Мак поежился.
— Сиди здесь, — наставительно сказал Паша. — Осознавай. Включи совесть. Вечером, как стемнеет, приедем, выпустим тебя, и тряпки твои отдадим. Тогда и решим по остатку долга. Нормально решим. Поняла? Я спросил — поняла? Или тебя еще раз уебать?
Тайка молча тряслась в ознобе, свернувшись на горячем битуме.
— Паша, да все она уже поняла. — Мак потел, как в сауне. — Идем отсюда. Жарко, пиздец, сил моих уже нет.
ШЛЮХА.
— Иди на хуй. — мрачно сказал Мак, глядя на сиреневый венчик газа. — Вообще иди на хуй, блядь.
Лиля оторопело постояла в проеме двери, потом всхлипнула, выскочила из кухни и со злостью приложила хлипкой дверью о косяк.
«Белое» в крови Мака наложилось на «черное», быстрое на медленное, и он уже не совсем понимал — какая химия, и в какую сторону его тащит. Иногда, в тот момент, когда волны быстрого и медленного кайфа перехлестывались, по вершине волны била молния, и становилось вообще паршиво.
Филенчатая дверь кухни со стеклянной вставкой открылась, и зашел Паша, в одних трусах с надписью «Bruno Banani» по верхней резинке. Снизу, возле правого паха, трусы были окрашены кровью после укола.
— Мак, ну в чем дело? Лилька плачет, говорит, что ты ей нагрубил. Слушай, Мак дай сигарету. Не хочу пачку портить. У меня все пальцы в смазке от риткиной жопы. — Паша поймал губами сигарету, поданную Маком, дождался огня и затянулся.
— Зачем же сразу ее «нахуй», братишка?
— Это с каких пор для нее слово «хуй» грубость? — перебил Мак, плавно поднимаясь с ленивой черной волны на злую белую. — Я, может быть, предложил ей трах до потолка. Пригласил ее вежливо, так сказать. А она убежала. И еще тебе жалуется?
Паша вздохнул, подтянул под себя табуретку и сел напротив Мака.
— Мак, ну что не так? О, еба, да я поэт! — Паша натянуто улыбнулся. — В рифму разговариваю. Я тебе еще утром предлагал свалить. Ты же остался, да? Тебя о чем просили? Только бабло передать и в подъезде обозначиться. И все, твой выход закончен. Какого хуя ты тогда остался? Это раз. Два — мог бы погулять до вечера в зоопарке или в макдональдсе посидеть. Ты же сам согласился с нами к девкам ехать. Зачем? Чтобы нагрубить им? Ты знаешь, мы их в три часа разбудили, а у них работа не с десяти до восемнадцати, сам понимаешь
У Мака медленная, равнодушная волна черного погасила быструю и злую белую.
— на балконе плачет. — продолжал Паша. — Довел ты ее. Слушай, Мак. Она тебе не блядь. Она проститутка, и если она дает тебе бесплатно, так это не ей в минус, а тебе в плюс. Ты или не ходи сюда вообще, или относись к ней нормально.
— Я понял Паш. Сходи на балкон, если тебе не трудно. Скажи Лильке что я не прав. Пусть не обижается.
— О, нормально. — Паша явно обрадовался. — Только мы комнату заняли под Ритку, вы тут управитесь без боя посуды и разгрома кухни?
Мак согласно качнул головой. Паша встал с табуретки, дружески сжал плечо Мака.
— Сейчас скажу ей. Хватит напрягаться и других напрягать. Ладно? Слышишь, а джинсы свои ты нахуя за окно вывесил?
— Так надо. — равнодушно сказал Мак, — По фен-шую. Синее на север.
— Ты это — Паша замялся, — Не перебирай. Колеса под пиво уже точно лишними были.
— Шучу. Белобрысая, когда сосала, штаны кровью запачкала. Вы же ей пачку в кашу разбили. Не ходить же так. Лилька холодной водой застирала, а на жаре быстро высохнет.
— Ага. Понятно. — Паша помялся возле двери и вышел. Мак все так же смотрел на венчик газа.