— У нас будет для этого время по дороге в ваше распрекрасное Расторгуево…
Мы подходим к спальне, она одной рукой берётся за ручку двери, чтобы открыть её, а другую протягивает мне. Я её хватаю и тяну к губам, затем тянусь к её щеке, но она успевает отвернуться и, оказавшись в проёме двери, укоризненно машет головой.
— Так всё-таки, Олимпиада Гавриловна, могу я надеяться ни то, что через часик-полтора, когда вы как следует отдохнёте, я не буду прогнан вами, если загляну к вам сюда?
— И не думайте! – энергично возражает она. – Что подумает мой муж, если проснётся, услышав и увидев вас?
И ещё раз укоризненно покачав головой, закрывает за собою дверь. Неожиданно занавеска отодвигается, и я вижу, как посылает мне прощальное приветствие рукой, вслед за чем задвигает защёлку и, потянув на себя дверь показывает мне, что её теперь можно открыть только изнутри.
Ошеломлённый таким неожиданным поворотом, я какое-то время стою перед этой запертой у меня под носом дверью, не зная, как реагировать на этот, совершенно не объяснимый, по моему мнению, женский каприз. Но делать нечего, я поворачиваюсь и направляюсь к выходу.
Спустившись с крыльца, останавливаюсь в раздумье: может бросить всю эту затею и вернуться к мамуле и тётушке? Ну что такого страшного меня ожидает? Да, упрёки и может быть ругань… Зато готовые на всё девицы… Но что толку? Небось теперь их родительницы глаз с них не спускают… А что будет при моём появлении? Да просто отошлют меня куда подальше… В то же Расторгуево, например. Но там я сам могу сегодня оказаться с помощью госпожи Селивановой… Кстати, как там она, в своей спальне?.. Что поделывает? Спит?.. Интересно бы взглянуть… Жаль, что не удалось отодвинуть занавески… А что если попробовать из соседней гардеробной?.. Ведь наверное же есть в неё отдельный вход из коридора? Почему я не обратил на это внимание?
Ноги несут меня обратно. Тихонечко подхожу к двери в спальню и вижу рядом ещё одну дверь, приоткрываю её и убеждаюсь, что ведёт она как раз в гардеробную. Осторожно войдя туда, пробираюсь к следующей двери. И благодаря чуточку отодвинутой в сторону занавеске мне удаётся заглянуть через стекло внутрь спальни. Поначалу ничего любопытного моему взору не представляется. Но вот я вижу, как заколыхался полог постели и оттуда показывается госпожа Селиванова. Опустив ноги на пол и оправив подол сорочки, задравшийся чуть ли не до колен, она усаживается в кресло, берёт с туалетного столика книжку и открывает её на странице, где лежит закладка. И почти тут же другая её рука тянется к подолу, задирает его до бёдер и, погрузившись между ними, начинает совершать движение, предназначение которых не оставляет у меня никакого сомнения…
«Так вот чем вы занимаетесь в одиночку, дорогая госпожа Селиванова! – с удивлением констатирую я. – Так вот чего вам не хватает! Так, может, самый момент придти к вам на выручку?» Однако моему намерению открыть дверь и вбежать ей на помощь не суждено осуществиться: она резко поднимает голову, прислушивается и спрашивает, обращаясь в сторону входной двери:
— Ну что ещё там? Какая записка?.. Кому?
Ответ мне не слышен. Но судя по тому, что она произносит дальше, речь идёт обо мне:
— Откуда мне знать, где он. Я ему предлагала проехаться верхом, но он отказался. Поищите его как следует и сами передайте ему эту записку… Или нет…
Она резко встаёт, подходит к двери, отпирает и открывает её, берёт в руки какую-то бумажку и говорит:
— Я сама это сделаю. Но потом. А вы всё равно найдите его и сообщите ему всё, что сказали мне… И больше меня не тревожьте, дайте поспать…
Госпожа Селиванова возвращается к окну, разворачивает бумажку, читает её и кладёт вместе с книжкой на туалетный столик.
— Ничего себе! – доносится до меня её голос. – Видно, сладеньким они находят этот фрукт, раз так бояться лишиться его. А я-то думала, что он ещё чересчур незрелый… Что ж, они получат его назад, но только после того как я попробую отведать его…
Она снова, было, усаживается в кресло, но тут же поднимается, направляется к постели и забирается за полог. Казалось бы, чтобы всё увиденное и услышанное велит мне тут же последовать за ней, но я вместо этого покидаю свой наблюдательный пункт и выхожу побродить, чтобы привести в порядок свои мысли. Через полчаса возвращаюсь и обнаруживаю дверь в гардеробную запертой, а рядом с ней стоящий на полу и наполненный наполовину ночной горшок. Почесав затылок и поморщив нос от неприятных запахов, поворачиваюсь, чтобы идти назад, но, проходя мимо двери в спальню, на всякий случай нажимаю на дверную ручки и вижу, что дверь поддаётсяи отворяется. Не задумываясь, распахиваю её и вхожу. Но что делать дальше?
Поразмышляв секунду-другую, на цыпочках подхожу к креслу, усаживаюсь на него и беру с туалетного столика лежащую на нём книжку. Из неё выпадает сложенный вчетверо лист бумаги. Записка? Вроде бы для меня? Прочесть? Успею, думаю. Сейчас гораздо интереснее узнать, что читает госпожа Селиванова.
Беру в руки книжку и пробегаю глазами.
Перонелла — жена некоего неаполитанского каменщика, пока он где-то работал, принимала у себя любовника – местного щёголя Джьяннелло. Но как-то раз их приятное времяпрепровождение было нарушено стуком в дверь. «Увы мне! – воскликнула Перонелла. – Это вернулся мой муж, чтоб ему пусто было. Что это значит? Может быть он тебя видел, когда ты входил? Как бы там ни было, влезь, ради бога, в ту бочку… Вон, вон, видишь? А я пойду отворю дверь»… Джьянелло быстро влез в бочку, а Паронелла направилась к двери, отворила её и, увидев действительно мужа, сердито набросилась на него: «Это что за новости? Почему ты сегодня так рано вернулся?.. Вижу, ты ничего не хочешь делать… Коли так, чем мы станем жить?.. Эх, муженёк, муженёк»!
И принялась плакать. «Не кручинься, ради бога, – отвечал ей муж. — Будет у нас хлеба более чем на месяц, ибо я продал вон тому человеку, что со мной, бочку, которая давно нам мешает в дому. Он даёт мне за неё 5 золотых флоринов». «За 5 флоринов? – опять набрасывается на него жена, соображая, как миновать эту новую напасть. – Что ты понимаешь в мирских делах?.. А я вот продала её за 7 одному хорошему человеку. Он сейчас там, осматривает её».
Услышав это, муж говорит пришедшему с ним: «Слышал, почтенный? Ступай себе с богом…» И тут, Джьяннелло, у которого ушки были на макушке, быстро выскочил из бочки и стал звать: «Где ты, хозяйка?» А та говорит мужу: «Пойди наверх и постарайся уладить с ним наше дело». Увидев его входящим, Джьяннелло говорит: «- А ты кто такой? Мне надо бы женщину, с которой я сторговался об этой бочке». «Я ей муж, — разъясняет тот. «Бочка кажется мне очень прочная, — говорит ему Джьяннелло. – Но вы, должно быть, держали в ней дрожжи, она так обмазана внутри чем-то сухим, что мне не отколупнуть ногтём. Поэтому я не возьму её, прежде чем вы её не вычистите». «За этим торг не станет, — говорит тогда Перонелла. – Мой муж всю её вычистит». «Разумеется, — сказал муж. – Подайте мне рубанок и зажгите свечу».
Сняв куртку, он влез в бочку и начал строгать. А Перонелла, как бы желая посмотреть, что он делает, всунула в отверстие бочки голову, а сверх того одну руку и всё плечо, говоря: «Поскобли здесь и тут, да там ещё… Посмотри тут, ещё крошечку осталось».
А тем временем Джьяннелло, видя, что не сможет сделать как бы хотелось, задумал устроиться, как было возможно – подобно диким парфянским коням, резвящимся в просторных полях. И отошёл от бочки только тогда, когда Перонелла высунула из бочки голову и сказала мужу: «Кончил скоблить? Тогда вылезай».
Взглянув на обложку, читаю: «Декамерон» Джованни Бокаччо. Вроде бы эту книгу мне приходилось держать в руках, но посмотрев пару-тройку новелл, я их нашёл скучными и больше не читал. А видимо напрасно. Но госпожа Селиванова, в её-то возрасте и положении, какова? Интересно, чтобы я ещё мог увидеть, когда она засунула свою руку под подол сорочки, если бы не стук в дверь?