— Что ж, давайте, — соглашается она. – Только позвольте мне зажечь свечу и поставить её в подсвечник.
Совершив это, она снова присаживается на край постели.
— Какой на вас шикарный пеньюар, — замечаю я.
— Да, — соглашается она. – Видите, какие прелестные птицы на нём вышиты. Японские.
— Можно попробовать на ощупь?
— Моим ребятам, когда они были маленькими, то же нравилось играть с ним. Но вы-то уже не маленький!
— Я хуже маленького!
— Вижу, вижу! Что последует за этим?.. Ого, пальчики у вас, сморю, довольно шаловливые! Зачем развязываете пояс?
— Чтобы убедиться, какие прелести скрываются под полами пеньюара…
— Да какие же там прелести?.. Ночная рубашка…
— Вот-вот… А под нею что? Позвольте проверить…
— Нет уж не позволю!
Госпожа Селиванова делает попытку высвободиться от моих ладоней, но это у неё не очень получается. Мало того, в ходе завязавшейся вроде бы не шуточной борьбы один из рукавов её сорочки сползает с плеча и оголяет грудь. Воспользовавшись этим, я наклоняюсь к ней и, поглаживая её, беру в рот стремительно набухающий сосок.
— О боже! – только и произносит она, вцепившись ногтями в мой затылок. – За что же такое наказание?
И, как-то расслабившись сразу, позволяет мне стащить с её плеч пеньюар, уложить себя рядом со мной и задрать чуть ли не до живота передний подол ночнушки. Одна моя рука при этом устремляется в промежность, другая продолжает пальпировать обнажённую грудь, а рот ищет её губы. Какое-то время она увёртывается от поцелуя, но в конце концов и тут перестаёт сопротивляться. Бёдра её раздвигаются, и позволяют мне проникнуть к зияющему зеву её нутра и нащупать довольно крупную горошину в его верхней части. Ёщё несколько движений, и моя плоть целиком оказывается внутри её влажной, горячей, но уж слишком обширной утробы. Вспомнив урок, преподанный мне братцем, я сдвигаю поплотнее её бёдра, а когда этого оказывается недостаточным, пытаюсь закинуть их себе за плечи, что оказывается слишком тяжеловато для меня, да и она ухитряется не позволить мне этого. Приходится довольствоваться малым, то сильнее прижимаясь к одному краю, то к другому. Хлюпает она при этом так сильно, что пару раз, засмущавшись, просит прощения. А мне что: даже весело. Но никаких явных признаков оргазма с её стороны не ощущается. Так же как и с моей. Но я-то здорово поиздержался накануне. А она?
Наконец, госпожа Селиванова или сама приустав, или, что вернее, догадываясь, что мне нужен некий роздых, затихает, позволяет моему стерженьку покинуть её чрево и, повернувшись комне спиной, предлагает:
— Давай, миленький, прервёмся. Хорошо?
Но ягодицами тесно прижимается ко мне и потихонечку трётся о мой хоботок, не давая ему совсем уж опасть. Вспомнив, в какой позе мы находились с ней во время нашего первого так вдруг внезапно прерванного ею контакта ещё днём, я пытаюсь повторить её, и мне это удаётся. Она тесно приживает к своему животу колени, а я, расположившись перпендикулярно к ней, проникаю в неё, одновременно одной рукой усиленно потирая её здорово раздувшийся похотник, а другой теребя по очереди её не менее разросшиеся соски. Она начинает пыхтеть и усилено подмахивать. Наконец-то я слышу что-то вреде стонов и явно ощущаю судороги. Воспользовавшись этим, я прервавшись на мгновение, ставлю её на колени, по прежнему тесно сжатыми между собой, и возобновив проникновение, уже заботясь о себе самом, ускоряю темп, чтобы побыстрее со всем этим покончить. И надо же, мой врыв совпадает с её новым истечением. Её стоны прерываются даже чем-то напоминающим рычание.
В заключение, освободившись от моего выпавшего стерженька, она переворачивается на спину, крепко-крепко обнимает и целует меня, после чего, раскинув руки, долго-долго остаётся без движения. Наконец, словно придя в себя, произносит:
— Да, кто бы мог подумать?
— Вы о чём? – интересуюсь я.
— Да всё о том же, миленький мой мальчик. О том, что со мной вдруг приключилось… Так вдруг всё неожиданно…
— А мне показалось, что я с самого начала вам понравился. Так же как и вы мне.
— Да, поправился. Ну что из того?..
— А вот…