Взглянув на обложку, читаю: «Декамерон» Джованни Бокаччо. Вроде бы эту книгу мне приходилось держать в руках, но посмотрев пару-тройку новелл, я их нашёл скучными и больше не читал. А видимо напрасно. Но госпожа Селиванова, в её-то возрасте и положении, какова? Интересно, чтобы я ещё мог увидеть, когда она засунула свою руку под подол сорочки, если бы не стук в дверь?
И от прочитанной сцены и от мысли о лежащей за пологом кровати женщине, испытывающей, судя по всему, неотложную нужду в ласке, я чувствую, как кровь начинает приступать к моей плоти. Думать тут долго не о чем, прихожу к выводу я и, быстро разоблачившись, подхожу к кровати и проскальзываю за полог.
Госпожа Селиванова лежит на правом боку, спиной ко мне. Осторожно дотрагиваюсь до неё. Никакой реакции. Прижимаю низ своего живота к её тазу. Кладу ладонь на бедро и провожу ею к талии, приподняв при этом прижатый к ней локоть. Без особых помех следую дальше, просовываю кисть подмышку. Осмелев, пытаюсь то же самое сделать с другой. Но неудачно: сдвинуть локоть там не получается. Зато пальцы левой моей руки погружаются в мякоть её левого полушария, нащупывают сквозь ткань сорочки сосок и начинают им поигрывать. Пробую обнажить его, опустив вниз ворот сорочки, однако так просто и легко это не выходит, а потому решаю не рисковать лишний раз, а, оставив тут всё как есть, постараться добиться большего в другом месте и поближе к заветной цели.
Моя рука возвращается к её бедру и устремляется дальше, к согнутым коленям, нащупывает край подола и тащит его вверх. Оказавшись снова на талии, пускается блуждать по животу, задерживается на покрытой густой растительностью нижней его части, а вот проникнуть дальше никак не получается. Ясно, что для этого надо поднажать на бедро и перевернуть даму с бока на спину. Конечно, если она только притворяется, что спит, то навряд ли перестанет это делать и дальше. А что если сон её совсем не притворный и, очнувшись от него, она от испуга начнёт орать и выделывать, чёрт знает чего? Ладно, пусть остаётся в этой позе. Ведь другая же дорога не заказана. Ею, очевидно, и предстоит воспользоваться. Тем более что сама она, как бы подавая мне сигнал, заметно подаёт свой таз назад.
Я тычусь в поисках входа в тайный приют, но попадаю то в борозду между полушариями ягодиц, то куда-то ещё, но только не в желанную щель. Нащупываю её пальцами, — всю влажную от капель, сочащихся из жаркой глубины. С их помощью направляю туда своё жезло, чувствую, как касаюсь только головкой. Её задница импульсивно дёргается назад, мне навстречу, но толку от этого мало: то ли длины у моего инструмента не хватает, то ли слишком мешает эта самая задница. Решаю распластаться перпендикулярно к ней. И только тогда ощущаю, что помещаюсь в её убежище полностью, по самый корешок.
Возложив обе руки ей напоясницу, начинаю движения вглубь и обратно. Вначале медленно, затем, почувствовав, как начинают сокращаться мышцы на её ягодицах, более быстро. И тут случается невероятное. Резко отпрянув от меня, она переворачивается на спину, открывает глаза, приподнимается и, упёршись в меня ногами и руками изо всех сил старается столкнуть меня с постели. И шипит зло:
— Вы что, с ума спятили?.. Как только посмели?.. Вон отсюда!.. Сию же секунду!..
Оказавшись на полу, я хватаю в охапку свои обувки и одёжки и даю драпу. Приведя себя в порядок, направляюсь к выходу из дома с намерением покинуть его. Но мысль о записке, в которой наверняка содержатся какие-то важные советы и указания, останавливает меня. Что ж, как это не желательно, всё же придётся, чтобы получить эту записку от госпожи Селывановой, выслушать от неё нотацию о правилах приличия и тому подобной дребедени. И от кого выслушивать? От той, кто возбудившись от чтения «Декамерона», ублажает себя собственным пальцем!.. Да и разве не собственными ушами мне пришлось слышать, как она, прочитав записку, что-то говорила про фрукт, который хочет отведать сама… Так в чём же дело?
В раздумьях по поводу происшедшего я отправляюсь прогуляться по ближайшим окрестностям, пока кто-то из слуг не находит меня и передаёт приглашение явиться на чай. Хозяйка явно чем-то расстроена и, ссылаясь на то, что ей не удалось как следует отдохнуть, выражает сожаление, что не сможет доставить меня, как обещала, в Расторгуево.
— Кстати, — добавляет она, словно вспомнив, — судя по письму, которое я получила от госпожи Ульман, необходимость возвращения туда отпадает, она уговорила вашу родительницу простить вас. Так что вы можете смело возвращаться назад. Жаль только, что мы так мало пообщались…
— А я не тороплюсь возвращаться и с удовольствием продолжу пребывание в вашем гостеприимном доме.
— Что вы говорите? Тогда, может быть, ближе к вечеру, вы составите мне компанию в верховой прогулке?
— И в верховой прогулке, и в купании потом, если вам будет угодно!
— Что ж, договорились! Я пойду позабочусь, чтобы конюхи нашли вам соответствующее обмундирование.
Верховая прогулка явно возвращает госпоже Селивановой хорошее настроение, чего явно нельзя было сказать обо мне, я здорово притомился. Не оправдались мои надежды и на купание: она не позволяет мне поплескаться вместе с нею, заставив долго ждать на берегу, когда ей вздумается выйти из воды. Да и за ужином я не обнаруживаю никаких признаков какого-то особого расположения, хотя и пытаюсь, сидя рядом с ею, дать волю своим рукам.
— Вы и дома так ведёте себя за столом, проказник?
— Если никто не видит, то почему и нет…
— Со всеми? И с мамой тоже?
— Мама у меня ласковая…
— Вот как? А госпожа Ульман?
— Я её просто обожаю!
— И её дочерей?
— Со старшей Ликой приходится мало общаться, да и чересчур много она о себе мнит… Как же, уже взрослая, вот-вот замуж выйдет. А с Ольгой, хотя она моложе меня, мы друг в друге души не чаем. Но то же самое можно сказать и о других девочках.
— О, да у вас там настоящий гарем, я смотрю.
— Гарем, не гарем, но я доволен.