Андрей, обхватив ладонью Макса за шею, пригибает его голову к своему лицу и, когда Макс, подчинясь Андреевой руке, наклоняется, он, Андрей, жарко открытым ртом впивается Максу в губы… какое-то время они сосутся, точнее, Андрей, не открывая глаз, страстно сосёт в губы Макса, — нависающий над Андреем Максим, отдав свои губы во власть губ Андрея, пытается одновременно с этим двигать бёдрами, но делать это не очень удобно, или делать это они просто-напросто не умеют, и Макс, осторожно освобождая губы — выпрямляясь, вновь набирает темп; содрогаясь от толчков, Андрей думает об Игоре… Вот ведь как в жизни бывает — какой неожиданной, совершенно непредсказуемой гранью может внезапно открыться-высветиться то, что, казалось бы, хорошо обдумано, неоднократно взвешено и проанализировано, внятно сформулировано и определено… ещё неделю назад всё, что касалось однополых отношений, было Андрею понятно и ясно, не представляло для него никакой проблемы, и вот — на тебе! Больше года трахаясь с Максом, получая от сложившихся сексуальных отношений вполне полноценное удовольствие-удовлетворение, Андрей сам не думал — не подозревал и не догадывался — что с ним, в меру ироничным и трезво мыслящим, такоеможет случиться, может произойти: что он, не страдающий от сухостоя, не будучи сексуально озабоченным, вдруг захочет за две недели до дембеля не просто перепихнуться-потрахаться — сексуально покайфовать — с ещё одним пацаном помимо Макса, а, как самый настоящий голубой, в пацана по уши втрескается, влюбится, и эта любовь, возникшая внезапно и стремительно, заполонит его сердце, зазвенит в душе по-весеннему радостным, ликующе трепетным чувством неодолимого тяготения, и он, изнемогая от этого чувства, будет с утра и до вечера незаметно — исподтишка — бросать на миловидного пацана, в один миг сделавшегося необыкновенно близким, свои полные скрытой нежности взгляды, будет украдкой мучительно всматриваться в него, пытаясь понять, что же в нём, в этом стриженом «запахе», есть такого необычного, необыкновенно-особенного, что на него, на этого невесть откуда возникшего пацанчика, ему, сержанту-дембелю, неодолимо будет хотеться смотреть снова и снова… просто смотреть, просто видеть его… видеть — и уже от одного этого испытывать чувство весенней, никому не видимой радости… безысходно неизбывное чувство томительно щемящего удовольствия… черт знает что!
Максим, нависая над Игорем, ритмично двигает членом взад-вперёд, и — обжимаемый мышцами Андреева сфинктера, невидимо залупающийся Максов член впритирочку скользит по накатанной дорожке, доставляя Максу вполне понятное, самим действом обусловленное наслаждение, — Максим, сопя от напряжения, трахает Андрея в зад, в то время как сам Андрей, чуть заметно содрогаясь от ритмично долбящих толчков, думает, закрыв глаза, об Игоре… Ведь могло же так случиться, что этот Игорь, о существовании которого ещё неделю назад он, Андрей, не имел ни малейшего представления, оказался бы в другой команде — и попал бы для прохождения службы в совершенно другую часть, в другие войска… или, допустим, по каким-то причинам мог бы призваться в армию в другое время — не этой весной, а, скажем, осенью… или он, Андрей, по каким-то причинам мог бы в качестве сержанта-наставника — командира отделения — не попасть в «карантин» … да мало ли какие могли быть причины, способствующие тому, чтоб траектории их путей никогда не пересеклись! Сами того не ведая, они разминулись бы во времени-пространстве, как никогда не встречаются миллионы других людей, живущих в разных городах, в разных странах или на разных континентах, и тогда он, Андрей, никогда бы этого Игоря не увидел — никогда и ничего не узнал бы о самом факте его существования… ведь могло же так случиться — могло так произойти? Очень даже могло… но случилось то, что случилось: мало что значащие по отдельности случайности сложились в некие логические цепочки, именуемые жизненными путями, и — возникла очередная случайность, именуемая встречей: траектории их путей пересеклись… зачем?
Андрей, содрогаясь от толчков нависающего над ним Макса, открывает глаза… ничего нового Андрей не видит — всё то же самое: Максим, натягивая его в зад, сладострастно сопит, и лицо у него, у Максима, такое, каким оно бывает почти всегда в минуты кайфа… Максим — парень симпатичный, весёлый, и лицо у него, всегда живое и улыбчивое, сейчас кажется Андрею напряженным, по-детски сосредоточенным и оттого — как бы малость поглупевшим… но — ничуть не подурневшим, — Максим, «пистоня» Андрея в зад, привычно кайфует — сладострастно сопит, приоткрыв рот… и он, Андрей, кайфует точно так же, когда Максима «пистонит» он — делает с Максом то же самое, — с наслаждением натягивая друг друга в зад, они оба в течение полутора лет получали полноценное удовольствие, при этом оба — ни Андрей, ни Максим — не считали себя «голубыми», и в этом не было никакого противоречия, как не было ничего необычного для них в самом однополом сексе; чтоб получать кайф от однополого секса, совсем не обязательно быть «голубым»: получать кайф от однополого секса — от телесного контакта — может кто угодно… а значит, траектории их путей пересеклись для того, чтобы служба каждого из них скрасилась именно такими минутами взаимного наслаждения — чтоб, время от времени уединяясь, они, молодые и здоровые, полные сил парни, могли сполна получать очередную порцию классного кайфа, и не более того… и — не более того, — до появления Игоря всё это было понятно и ясно: до появления Игоря, трахаясь с Максом, каждый раз испытывая от такого — однополого — траха полноценное удовольствие, Андрей не считал себя «голубым», и у него, у Андрея, были все основания полагать-думать именно так: его сексуальное тяготение к Максиму диктовалось не любовью, а было обусловлено физиологией здорового человеческого организма; периодически требующего сексуальной разрядки… однополый секс, в течение полутора лет успешно практикуемый ими, здесь, в армии, являлся не следствием их «гомосексуальной ориентации», а представлял собой вариант сексуального поведения, называемого «временными гомосексуальными отношениями, обусловленными отсутствием лиц противоположного пола», — ещё неделю назад это всё было ясно и понятно…
Андрей, содрогаясь от толчков нависающего над ним Макса, вновь закрывает глаза… они, Андрей и Макс, в течение полутора лет с наслаждением натягивая друг друга в зад, лишь несколько раз за всё это время говорили на тему однополых отношений; но каждый раз при этом их разговоры были отвлеченными — каждый раз они говорили не о себе лично, не о своих сексуальных контактах друг с другом, а говорили «вообще»… Осенью прошлого года, находясь в увольнении в городе, Андрей зашел в книжный магазин — в поисках какого-либо учебного пособия для самостоятельного изучения английского языка, и там на глаза ему попалась книжка по сексологии, в которой Андрей обнаружил достаточно объёмную главу, посвященную гомосексуальности; книжку Андрей тут же приобрёл — уже год как он, Андрей, трахался с Максимом, и потому почитать обо всём этом было более чем интересно; осенний день был сухим и солнечным, а книжка оказалась умной и содержательной, — Андрей полдня просидел на скамейке в парке, читая, причем он увлекся так, что он едва не опоздал на последний дежурный автобус, уезжавший в часть за офицерами, живущими в городе; книжку он, не заходя к казарму, спрятал между железобетонными плитами на территории части, надеясь на следующий день найти для книжки более надёжное место, а ночью неожиданно пошел дождь — и книжка превратилась в бумажное месиво… книжку было жалко, но Андрей, сидя в парке, успел её прочитать, и это было главное — из прочитанной книжки Андрей узнал много такого, о чем до этого либо ничего не знал вообще, либо имел представления совершенно искаженные — извращенные… ну, например: Андрей прочитал о том, что в античные времена существовал особый — «священный» — отряд, состоящий исключительно из любовников и потому считавшийся непобедимым — непобедимым потому, что, как отмечал древний полководец Ксенофонт, «нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов»… или: что в те же античные времена считалось, что «гомосексуальные наклонности связаны с эстетикой, этикой, интеллигентностью и мужеством»… или: что «ни одно живое существо не может быть определено исключительно как существо мужского или женского пола: у всех людей есть характеристики — и гормоны — обоих полов, и все люди способны к бисексуальности, то есть способны к полноценным сексуальным актам как с лицами пола противоположного, так и с лицами пола своего»… всё это было для Андрея и ново, и интересно — всё это совсем не походило на то, что и как говорили о гомосексуальности или гомосексуальных отношениях вокруг… книжка безвозвратно пропала, но она была прочитана, и это было главное; спустя неделю Андрею с Максом удалось перепихнуться ночью в карауле — во время свободной смены они сделали это на деревянном щите за караульным помещением, и Андрей тогда же поделился с Максом своими новыми познаниями, но разговор у них вышел, как и все предыдущие разговоры на эту тему, не о самих себе, а «вообще»: Максим, внимательно слушая, то и дело задавалуточняющие вопросы, а Андрей, подробно на вопросы отвечая, рассуждал о гомосексуализме как о проблеме бытийной, онтологической… вслух осмысливая прочитанное, он совершенно убедительно для себя и для Макса говорил о естественности гомосексуального поведения — как форме реализации одного из полюсов присущей всем бисексуальности… удивляя Макса, он перечислял имена знаменитых людей, так или иначе засветившихся в плане гомосексуальности… одним словом, разговор тогда вышел основательный; но в общем и целом на эту тему — тему однополого секса — в течение полутора лет они говорили нечасто, причем каждый раз, когда они об этом говорили, они всегда говорили «вообще», никак не комментируя вслух свои собственные ощущения, собственные отношения. И вот сегодня… сегодня они впервые заговорили на эту тему применительно к себе — именно к себе, а не «вообще»… причем первым заговорил об этом Макс: он задал Андрею вопрос о том, как может сложиться их сексуальная жизнь на гражданке — после полутора лет армейского траха… и хотя Андрей сам по мере приближения дембеля уже несколько раз об этом думал, но — ещё неделю назад никакого беспокойства по этому поводу он не испытывал, искренне полагая, что всё, что было у него с другом Максом, было временным, обусловленным армейской службой… а неделю назад — появился Игорь… появился Игорь, и все представления Андрея о собственной сексуальной ориентации в один миг не то чтоб рассыпались, как рассыпается непрочный карточный домик от малейшего воздействия внешней силы, но однозначно пошатнулись, смазались, зыбко заколебались… случилось то, чего Андрей — ироничный, неглупый, трезво мыслящий Андрей — никак от себя не ожидал: он — влюбился… почему это с ним случилось — почему этого произошло?!
Он, Андрей, никогда не смотрел на пацанов как на возможных — или желаемых — сексуальных партнёров; ни на кого и никогда он не смотрел такими глазами — ему, Андрею, вполне хватало траха с Максом… никогда он, Андрей, не разглядывал парней, своих сослуживцев, в бане — никогда он не чувствовал какого-либо сексуального интереса ни к кому, кроме Макса, да и этот интерес к Максиму возникал и обострялся у него после полутора-двух недель «простоя»… никогда он не пытался в своих фантазиях представить кого-либо из парней в сексуальном контакте с собой — сама мысль о подобном ему, Андрею, была чужда… иногда, находя для этого место и время, он мастурбировал, как мастурбируют в армии все парни без исключения, но — в отличие от многих других — он, Андрей, делал это не потому, что испытывал неодолимую потребность в сексуальной разрядке, а делал это скорее из желания разнообразия, как порой это делают, разнообразя свою сексуальную жизнь, молодые женатые мужчины, — для полноценной сексуальной разрядки ему, Андрею, вполне хватало достаточно регулярного траха с другом Максом… и если бы сегодня перед отбоем, предлагая «раскатать» птенчика, Максим заговорил бы не об Игоре, а о любом другом пацане, Андрей отшил бы Макса точно так же — дело было не в опасении «дизеля», а в том, что подобное ему, Андрею, было просто-напросто не нужно… одним словом, он, Андрей, кайфуя с Максом, на сексе однополом совершенно не зацикливался и по этой причине гомосексуалом себя никогда не чувствовал — «голубым» он себя никогда не осознавал; не было у нег, у Андрея, такой проблемы… а теперь получалось — что? Получалось, что его чувства к Игорю, неожиданно возникшие, совершенно не ожидаемо вспыхнувшие, сладостным томлением ворвавшиеся в душу, в один миг запылавшие опаляющим костром, всё перевернули с ног на голову… но разве так бывает — разве так может быть? И главное — зачем?
Андрей, думая об Игоре, чувствует, как Макс, сбиваясь с ритма, невольно усиливает мощь своих толчков, при этом сопение Макса становится похожим на всхлипывание — всё это означает, что Макс вот-вот кончит… у него, у этого пацана, где-то остались папа-мама, друзья-товарищи… может быть, дома осталась девчонка, которая его, Игоря, провожала — обещала ждать… что он, Андрей, вообще о нём, об этом Игоре, знает? Ничего не знает. Так почему тогда… зачем это сладкое бремя, это душу разрывающее чувство безответной, безысходно щемящей нежности — на исходе его, Андреевой, службы? Через две недели траектории их жизненных путей-дорог, на мгновение соприкоснувшихся, вновь разбегутся в разные стороны, и он, Андрей, никогда Игоря больше не увидит — никогда-никогда… а Игорь, быть может, никогда не вспомнит о нём — сержанте из «карантина»… они затеряются в лабиринтах жизни, и — никогда никто не узнает, какие чувства за две недели до дембеля он, Андрей, испытывал, глядя на пацана…
Макс, «отстрелявшись» по второму разу — кончив «по второму кругу», рывком извлекает член из Андреевой задницы и, тяжело сопя, блестя капельками пота, тут же тянется за полотенцем; Андрей, опуская ноги, отодвигается в сторону — уступает Максу своё место на матрасе … Макс беспокоится: не стал ли он, Макс, «голубым», полтора года испытывая кайф от траха в зад? Но можно трахаться в зад и в рот — и «голубым» при этом не быть. А можно, в реале ни разу не испытав — не познав — сладость однополого секса, быть «голубым» однозначно. Дело не в сексе — дело в тех чувствах, которые парень либо испытывает, либо нет… секс — он и в Африке секс; а вот чувства… то, что испытывает в отношении Игоря он, Андрей, похоже только на одно — на самую настоящую, тщательно скрываемую, но от этого еще более сильную л ю б о в ь… и тогда сам собой возникает последний — самый главный! — вопрос… он, Андрей, час назад спросил у Максима: «А ты что — боишься стать голубым?» — он задал этот вопрос Максиму, а спрашивать об этом впору самого себя…
— Ложись, — коротко выдыхает Андрей; сев на корточки — широко разведя колени, он проводит концом освободившегося полотенца между щедро распахнувшимися ягодицами, вытирая свой вторично использованный вход, и тут же, отбросив полотенце в сторону, становится между раздвинутых ног уже лежащего на спине Макса на колени; член у Андрея стоит, хищно залупившись; Андрей, выдавливая остатки вазелина на бархатисто-сочную головку, указательным пальцем размазывает вазелин по головке; затем, отклоняясь в сторону, он опять тянется к полотенцу — вытирает скользкий от вазелина палец, и только после этого, держа приготовленный к траху член двумя пальцами у основания, он возбуждённо смотрит на Максима. — Давай!
Андрей, глядя на Максима, произносит своё «давай!» коротко, отрывисто, и в голосе его отчетливо слышится сильное, по-весеннему молодое нетерпение; в этом требовательно брошенном «давай» звучит желание секса — желание острое, напористое, безотлагательное. Максим молча — послушно — вскидывает вверх ноги, отчего ягодицы его разъезжаются, раздвигаются-расходятся в стороны, и Андрей, тут же пристраиваясь к сложившемуся вдвое Максу — над Максом нависая, направляет член в очко; головка члена упирается в туго стиснутый вход, — резко, с силой двигая бёдрами вперёд, Андрей входит в очко Макса одним мощным толчком, отчего Макс, одномоментно заполучая между ног раздирающий втык, невольно морщится… но морщиться поздно, — нависая над Максом, Андрей с силой вдавливает член до самого основания и, в таком положении на секунду застыв, тут же начинает размашисто двигать бёдрами… кайф! На матрасе, расстеленном на полу, Андрей трахает Макса в зад, а перед мысленным взором Андрея по-прежнему стоит Игорь: глядя в лицо лежащего на спине Максима, Андрей видит не лицо Максима — он видит лицо Игоря… уже несколько раз Андрей воображал, как он делал бы это же самое с Игорем: как, оказавшись с Игорем наедине, изнемогая от нежности, он целовал бы Игоря в губы, в глаза, в нос, в щеки, ещё ни разу не соприкасавшиеся с лезвием бритвы… как, скользя губами по шее, он одновременно с этим раздевал бы Игоря, а Игорь, доверчиво отдаваясь ему, раздевал бы его… как целовал бы он Игорю грудь, соски, живот, опускаясь губами ниже, ниже… как, сев перед Игорем на корточки — сжимая в ладоняхкруглые ягодицы Игоря, он вобрал бы в рот возбуждённый Игорев член — стал бы, доставляя Игорю наслаждение, скользить обжимающими губами вдоль горячего, напряженно твёрдого ствола, одновременно с этим лаская ладонями упруго-мягкие полушария бархатистых на ощупь ягодиц, то и дело касаясь при этом подушечкой пальца туго стиснутой дырочки… как потом они, оба голые, оба возбуждённые, оказались бы лежащими на матрасе, и он, Андрей, не торопясь лишать Игоря девственности, снова целовал бы его — родного, до озноба желанного, упоительно желаемого… а потом Игорь, уже сам изнемогающий от желания, сам поднял бы вверх ноги, одновременно раздвигая их в стороны — прижимая колени к плечам, и он, Андрей… с силой вдавливаясь пахом в промежность — содрогаясь от оргазма, Андрей кончает Максиму в зад…
Трах «по второму кругу» всегда получается чуть дольше… но кайф от этого — ничуть не меньше! Молодой, упоительно сладкий кайф… какое-то время они лежат, не шевелясь — приятно опустошенные, лёгкие, сексуально удовлетворённые… не хочется ни шевелиться, ни разговаривать, ни даже думать, — на исходе своей службы они лежат на матрасе в каптерке пустой казармы, оба голые, оба умиротворённые… и даже мысли об Игоре у Андрея на какое-то время размываются, тускнеют, теряют свою остроту, — они, ещё сержанты — ещё командиры отделений, лежат на исходе своей армейской службы, лежат на одном матрасе, плечом к плечу, а за окном под звёздным небом проплывает неспешно их дембельская весна… Наконец, собираясь вставать, Андрей становится на колени.
— Пойдём? — нарушая молчание, Андрей толкает Макса в бок. — Вставай, бля… теоретик!
— Андрюха… — Максим, словно споткнувшись о какое-то невидимое препятствие, на мгновение замолкает. — Подожди…
— Макс, всё — я не хочу больше! Хватит на сегодня… — тут же отзывается Андрей, думая, что Максим, говоря «подожди», хочет его трахнуть-поиметь ещё раз. Однажды такое уже было: они, как обычно, «отпистонили» друг друга по разу, потом сделали это ещё по разу, а потом Макс, чувствуя себя не до конца удовлетворённым, захотел «ещё разик», и Андрею, вторым разом полностью удовлетворённому и уже не хотевшему, пришлось подставлять Максу своё очко в третий раз, причем Макс в третий раз — в третий заход — кончить не смог, хотя мурыжил Андрея, сопя и потея, не меньше получаса… думая, что Максим хочет свой неудавшийся «подвиг Казановой» повторить, Андрей тихо смеётся: — После армии женишься — будешь жену ублажать половыми эксцессами… её будешь радовать неиссякаемой потенцией…
— Я не об этом, — говорит Макс. Он смотрит на Андрея, не улыбаясь — никак не реагируя на слова Андрея про жену и эксцессы, и Андрея, глядя на Макса, вдруг ловит себя на мысли, что ему совсем не хочется, чтобы Макс говорил сейчас что-то серьёзное… что-то такое, что может заставить его, Андрея, мучительно подбирать слова, чтоб его, Макса, не обмануть… Андрей понятия не имеет, о чём Макс хочет сказать, и вместе с тем он интуитивно чувствует, что говорить сейчас ничего не надо… вообще говорить ничего не надо!
— Макс, поздно уже… ни хуя не выспимся, — произносит Андрей, решительно поднимаясь с матраса. Максим, не шевелясь, смотрит на Андрея снизу вверх: Андрей строен, пропорционально сложен, и член его, после траха кажущийся прилично опухшим, внушительно свисает вниз толстой сарделькой. — Пойдём! — говорит Андрей. Не глядя на Макса, Андрей сворачивает полотенце, которым они вытирали после траха члены, чтоб незаметно выбросить его в урну, стоящую у входа в казарму… хотя, кто их увидит? Давно уже ночь. Андрей, не глядя на Макса, думает об Игоре.
— Я хочу сказать тебе, Андрюха, что это классно… классно, что в армии я встретил тебя — что всё у нас получилось именно так. А ведь могли же мы и не встретиться — не попасть в одну часть, в одну роту… вот я о чём сегодня подумал, — Максим, говоря это, неотрывно смотрит на Андрея.
— Макс, ты что — хочешь сейчас, чтоб я сказал тебе то же самое? — Андрей смотрит на Максима вопросительно. — Так я тебе говорю — то же самое говорю… или ты, может, сомневаешься в искренности моих слов?
Говоря это, Андрей не врёт — не кривит перед Максом душой. Да, где-то рядом, в соседней казарме, спит Игорь — ничего не знающий, ни о чём не подозревающий стриженый пацан, который ему, Андрею, не даёт покоя одним фактом своего существования… Но Игорь возник-появился неделю назад, а с Максимом они прослужили полтора года: в один день из разных учебок прибыли в роту, вместе ходили в наряды, в один день — одним приказом — получили звания младших сержантов… в их отношениях не было испепеляющей, сводящей с ума страсти? Да, не было. Ни сводящей с ума страсти, ни испепеляющей любви между ними не было… а было — что? Была нормальная взаимная симпатия, было взаимное желание — и был секс, доставляющий им обоим полноценное наслаждение… разве этого мало? Они прослужили бок о бок полтора года — прослужили как дай бог каждому. И потому Андрей сейчас не врёт, совершенно не кривит душой, говоря Максиму, что он, Андрей, точно так же благодарен судьбе, что они оказались вместе — в одной части, в одной роте… А что сегодня, трахаясь с Максом, он мысленно представлял на месте Макса Игоря, то здесь он, Андрей, ничего с собой поделать не может… но ведь они же, Макс и Андрей, никогда не говорили друг другу о любви, никогда не давали друг другу каких-либо клятв — они были просто друзьями, были обычными сексуальными партнёрами, а значит… значит, все эти мысли об Игоре — не предательство по отношению к Максу; «любовь сильнее дружбы… может быть, она не умнее, но она всегда — сильнее» — думает Андрей, глядя на Макса.
— Я, Андрюха, не сомневаюсь… просто ты, как мы попали в «карантин», стал каким-то другим. А сегодня я подумал… я и раньше об этом думал, но сегодня подумал об этом как-то особенно ясно… — Макс, словно оправдываясь, хмыкает. — Это, наверное, потому, что служба идёт к завершению — потому и приходят такие мысли… так вот: я подумал сегодня, что на гражданке, Андрюха, мне тебя будет не хватать… и вообще…
— Макс! — перебивает Андрей, не давая Максиму договорить. — Мы с тобой не голубые — на гражданке начнётся совсем другая жизнь. И потом… ты сейчас, Макс, какой-то пафосный, а тебе это не очень идёт… ты, Макс, не похож на себя, и это меня пугает, — через силу смеётся Андрей, стараясь изменить направление разговора. — Это во-первых. А во-вторых, вазелина у нас совсем нет… этот тюбик я тоже выбрасываю. А нам здесь с тобой ещё тусоваться — долг бесплатный отдавать — недели две или, может быть, даже три… вот о чём нужно подумать!
— Никому не угодишь! — Максим, подбрасывая вверх тело — рывком поднимаясь с матраса, меняет интонацию голоса. — Один говорит, что я слишком разговорчивый, для другого я слишком пафосный… полный субъективизм — в мире объективной реальности! — Макс, глядя на Андрея, смеётся. — А реальность в данном случае — что? Ну-ка, бля… ответь!
— Реальность? — переспрашивает Андрей. Глядя на Макса, Андрей думает об Игоре… ну, что ему, если вдуматься-разобраться, этот Игорь — что он, Андрей, за две недели до дембеля может с чувствами своими сделать реально? Скажет Игорю, что его любит — что он, Игорь, сводит его с ума? Можно представить, как у пацана от такого признания округляться глаза — каким взглядом Игорь на него, на Андрея, посмотрит… Скажет Игорю, что он, Андрей, хочет-мечтает его, Игоря, выебать? Вполне конкретное — совершенно внятное — желание… понятное желание! Глаза у Игоря, может, и не округляться, но вряд ли он, Игорь, тут же начнёт снимать с себя штаны — расставлять, повернувшись задом, ноги… с какой, бля, стати? И потом: что про него, про Андрея, Игорь подумает — какими глазами, услышав такое, на него, на Андрея, посмотрит? А это — что конкретно Игорь про него, про Андрея, подумает — Андрею кажется очень важным; смешно, бля, но ему, Андрею, через две недели уходящему на дембель, почему-то не всё равно, ч т оИгорь, этот стриженый «запах», про него будет думать… «невозможность возможного» — думает Андрей, глядя на Макса. — Реальность, Макс… реальность — это то, что мы есть… мы есть — здесь и сейчас, и мы вместе…
— Ты, Андрюха, какой-то пафосный… очень, бля, пафосный! А всё, как всегда, намного проще: реальность — это, товарищ сержант, всего-навсего вазелин… обычный вазелин, и не более того. Вазелин, который я завтра куплю… дембельский тюбик! Прикинь: дембельский тюбик вазелина… будь моя воля, я б выпускал это средство для облегчения траха именно с таким названием: «Вазелин дембельский»… классно звучит? — Максим, глядя на Андрея, тихо смеётся.
— Прикольно! Особенно это было бы актуально в свете твоей новаторской программы искоренения дедовщины, — отзывается Андрей, смеясь в ответ. — Только тогда, Макс, нужно брать шире… и шире, и глубже нужно брать, чтоб охватить все сроки службы — чтобы в этом смысле не было даже намёка на какую-либо дискриминацию! Например: «Вазелин армейский»… или, скажем, «Вазелин для бойца»… да? По-моему, звучало бы тоже неплохо. Во всяком случае, было б точнее — универсальнее… ты согласен со мной?
Армия, весна; ночь… парни, с наслаждением трахнувшие друг друга — погасившие свой молодой сухостой, неспешно одеваются, весело перебрасываясь словами, а в это самое время в совершенно другом здании, в спальном помещении другой казармы, крепко спят будущие солдаты — одинаково стриженые пацаны, вымотанные бесконечно длинным днём начала своей службы, и среди этих пацанов спит, по-домашнему лёжа на животе — одной рукой обнимая подушку, симпатичный парнишка по имени Игорь…