Сержанты гурьбой появляются в казарме — аккурат в тот момент, когда дневальный, стоящий у тумбочки, громко и вместе с тем неуверенно, срываясь на фальцет, кричит, глядя перед собой оловянными глазами:
— На вечернюю поверку — становись!
Из канцелярии бесшумно выходит капитан — командир роты молодого пополнения.
— Первое отделение… второе отделение… третье… на вечернюю поверку… становись! — дублируя прозвучавшую команду, упруго бьют по ушам сержантские голоса.
В роте молодого пополнения чуть больше полусотни парней — белобрысых и смуглых, миловидных и невзрачных; энергичных и тихих, неуклюжих и ловких, простоватых и смекалистых — самых разных, и у каждого из них за плечами уже есть своя, ни на чью другую не похожая жизнь, в которой были друзья и девчонки, подростковые жгучие тайны, обретения и утраты, мечты и планы, однако теперь — здесь и сейчас — это никого не интересует: они все — будущие солдаты, и это определяет их жизнь; состоит рота из двух взводов, в каждом из которых по три отделения, и к каждому отделению прикомандировано по сержанту, — таким образом, в каждом отделении по десятку будущих солдат, а в самой роте около десятка сержантов, включая двух сержантов — командиров взводов; командует ротой немолодой маленький капитан с каким-то серым, стёртым, совершенно не запоминающимся лицом, и каждому, кто на него смотрит, невольно кажется, что всё это — и офицерская форма, и командирская должность — ему давно и необратимо в тягость; зато сержанты, прикомандированные к будущим солдатам в качестве командиров-наставников, чувствуют себя на подъеме — сержанты ощущают себя превосходно, и истоки этого превосходства заключаются в той роли, какая им отведена: они, сержанты-наставники, половина которых этой весной уходит на дембель, по возрасту старше парней, только что призвавшихся, на полтора-два года, но здесь, в армии, этот отрезок времени в полтора-два года значит неизмеримо много, — у одних, повестками только что оторванных от мам, друзей и девчонок, всё только-только начинается, всё ещё впереди, и их армейское будущее зыбко и непредсказуемо, а другие, уже заматеревшие, смотрят на окружающий их армейский мир спокойно и уверенно, и эта спокойная уверенность присутствует буквально во всём — в несуетливо вальяжных либо четких, до автоматизма отработанных движениях, в понимающих взглядах, в жестах, в интонациях голосов, — между первыми и вторыми разница в возрасте практически ничтожна, но одни, одинаково стриженые, ещё одинаково неразличимые, кажутся мальчишками, мальчиками, подростками, в то время как другие, службу свою завершающие, являются мужчинами, — власть одних парней над другими в роте молодого пополнения жестко регламентирована Уставом, и вместе с тем эта власть — власть одних парней над другими — в разнообразнейших проявлениях повседневного сосуществования практически безгранична; вопрос лишь в том, кто и как этой властью распоряжается…
— Рота, отбой!
«Отделение, отбой!» — громко, словно друг с другом соревнуясь, властными голосами командуют одни парни, и другие парни, безропотно подчиняясь, торопливо, но еще недостаточно умело срывают с себя военную форму, суетливо укладывают её на стоящие перед кроватями табуретки, ныряют под одеяла, но едва они, оказавшись в кроватях, закрывают глаза, изображая спящих, как тут же звучит команда «подъём», и пацаны, торопливо с кроватей соскакивая, так же торопливо одеваются вновь, стремясь уложиться во время, отведённое для подъёма; всё это происходит неоднократно: пацаны, как бразильские обезьяны, прыгают между кроватями туда-сюда, но в этом нет ни «дедовщины», ни какого-либо изощрённого издевательства, ни глупого куража одних парней над другими — таким неказистым образом будущие солдаты постигают азы армейского существования: задача «карантина» — как можно быстрее перевести человека из состояния «гражданской расхлябанности» в состояние безоговорочного подчинения, добиться, чтобы каждый призывник в максимально короткий срок научился четко реагировать на приказания, чтобы он, вчерашний распиздяй, живущий по собственному произволу, обрел все необходимые навыки для последующей службы в части; о том, что последующая за «карантином» служба едва ли не с первых дней для многих превратится в ад, сержанты знают, а призывники — будущие солдаты — лишь догадываются-предполагают… «Отделение, отбой!.. Отделение, подъём!» — властно звучат в расположении роты сержантские голоса, и пока будущие солдаты, мелькая одинаково безразмерными — безобразными — трусами, послушно исполняют нестареющий армейский танец «отбой-подъём», капитан — командир роты — с двумя сержантами, исполняющими обязанности командиров взводов, тусклым невыразительным голосом подводит в канцелярии итоги прошедшего дня, намечает план действий на день грядущий, уточняя, где и чем должно заниматься каждое отделение; потом, пару раз неспешно продефилировав вдоль кроватей, на которых без малейших шевелений лежат укрытые до подбородков будущие солдаты, командир роты бесшумно уходит — покидает расположение казармы, и молодые парни в форме сержантов остаются в казарме полновластными хозяевами…
В расположении роты гаснет верхний свет, и остаётся одно дежурное освещение — неяркий темно-синий свет, идущий от плафона, расположенного над выходом в коридор.
— Ну, что — дрючить птенчиков будем? — вполголоса спрашивает у Артёма Юрчик.
— Нет, — так же негромко — вполголоса — отзывается Артём. — Дрючить нужно за что-то… завтра, бля, вздрючим — на плацу. За плохое исполнение песни…
— Добрый ты, Артём… очень добрый! Как мой дедушка, когда летом живёт на пасеке, — смеётся, подходя, Макс.
— А чего мне злым быть? — флегматично отзывается Артём, пожимая плечами; он — не только дембель, но и самый старший среди всех сержантов по возрасту: до армии Артём успел отучиться почти два года на филфаке университета, откуда был отчислен в конце первого курса за систематические пропуски, и теперь в его планах — учёбу продолжить. — Злым я был,когда был «молодым». А теперь мне всё это — тьфу! Напишу на гражданке книгу — про службу свою…или, может, вообще — про армию… про всё это садо-мазо, как ты говоришь.
— Хм! — Максим, вскидывая брови, изображает на лице приятное изумление. — Вообще-то, Артёмчик… ты, как будущий писатель, должен знать, что слова «садизм» и «мазохизм» имеют несколько расширительное значение, а термин «садо-мазо» имеет смысл более узкий и вполне конкретный, а именно: обозначает некий способ сексуального удовлетворения… ты что — хочешь написать об армии книгу сексологическую?
На лице Макса изумление сменяется смятением — последнее слово он не произносит, а шепчет, для пущей убедительности округляя глаза… получается забавно.
— Нет, — никак не реагируя на Максово ёрничество, невозмутимо отзывается Артём. — Я имел в виду первые слова — со значением, как ты говоришь, расширительным…
— Фу-у-у! Успокоил… — Максим, с шумом выдыхая воздух, изображает на лице облегчение. — А то я уж подумал… даже страшно сказать, о чём я, Артём, подумал!
— Макс! А тебе не кажется… — Артём, глядя Максу в глаза, добродушно улыбается, — тебе не кажется, что ты больше говоришь, чем думаешь — не именно сейчас, а вообще?
— Дык… я же не будущий писатель, — Максим, улыбаясь в ответ подчеркнуто простодушно, пожимает плечами. — Это писатели мало говорят, а много думают, чтоб потом все думы свои, никому не высказанные, превратить в денежку, именуемую гонораром. А я — что? Я — парень простой, бесхитростный… я — вот он, весь на ладони! Я тебе, Артёмчик, что хочу сказать? Ты, когда свою книгу будешь писать, про меня напиши хорошо, — смеясь, говорит Максим. — А про Юрку напиши всю правду…
— Как скажешь, — улыбается Артём.
— Рота! — раздаётся в полумраке голос Юрчика — командира первого отделения. — Напоминаю: малейшее шевеление, и все шевелящиеся поступают в распоряжение дежурного по роте…
Юрчик, говоря это, вопросительно смотрит на Максима, и Макс, всегда готовый пошутить-приколоться, понимает его без слов.
— А если, товарищ сержант… — весело подмигнув Юрчику, Максим заметно повышает голос — говорит так, чтоб его могли слышать лежащие под одеялами будущие солдаты, — если, допустим, перед сном к кому-то вдруг придёт на свидание мадам Брошкина… тьфу ты! мадам Кулакова — придёт, начнёт выменем трясти перед глазами, начнёт завлекающее крутить пред глазами сочной, как персик, попкой … и — что молодому, полному сил парню следует делать тогда?
— Парни остались на гражданке. А здесь армия, и сейчас здесь не парни — здесь будущие солдаты.
— Хорошо. Что будущему солдату следует делать в случае бесцеремонного появления вышеназванной искусительницы?
— Послать её на три буквы! — в тон Максиму отзывается Юрчик, с трудом сдерживая улыбку. — Запахам амоволки не положены!