— Хуля, бля, зона? Мы аккуратно…
— Аккуратно, бля… как же! В прошлом году, когда шел осенний призыв, трое сержантов за это самое — получили срок? Получили. Вместо дома — на «дизель». А тоже, бля, думали, что аккуратно…
— Хуля ты равняешь? То, бля, козлы были… уроды! Упились — и долбили пацана полночи, очко ему измочалили — разорвали-раскурочили… я ж не об этом — не о таком — тебе говорю! Можно ведь… по-другому можно, по-хорошему! Без всякого, бля, насилия — без всякого принуждения… можно? Можно! Ты, по-моему, когда в бане сегодня этим бойцом любовался, именно об этом думал… а? — глядя Андрею в глаза, Максим снова приглушенно — едва слышно — смеётся. — Только честно, Андрюха… честно признайся: ты в бане сегодня — думал об этом?
— О чём — «об этом»? Ну-ка, ну-ка… уточни, пожалуйста!
— А хуля, бля, уточнять? И так всё ясно: думал ты, на голого птенчика в бане глядя, как бы вставить ему — засадить в попец по самые помидоры… что — не так разве? Я же видел, Андрюха… видел, как ты в бане щупал его взглядом, примериваясь…
Максим, упруго выдыхая слова, испытующе смотрит Андрею в глаза, и Андрей, глядя в глаза Максу, снова ловит себя на мысли, что говорить ему обо всём этом совсем не хочется… то есть, совершенно не хочется — говорить об этом применительно к Игорю; говорить с Максом об Игоре — не хочется; сами слова, произносимые Максом по отношению к Игорю — «вставить», «в попец», «по самые помидоры» — его, Андрея, коробят… через силу улыбаясь — стараясь, чтоб улыбка выглядела как можно ироничнее — Андрей с легкой пренебрежительностью, как старший младшего, хлопает Максима по плечу:
— Долбоёб ты, Макс! Понял? Лапал-щупал я взглядом в бане голого пацана… я что, по-твоему, голубой? В бане, да будет тебе это известно, я смотрел на всех одинаково, и — ни о чём таком я не думал и не помышлял… в отличие от тебя, извращенца хуева!
— Да ладно тебе! Отрицаешь, словно есть в этом что-то ненормальное… не думал он, как же! — отзывается Максим, никак не реагируя на последние два слова, сказанные Андреем в его адрес.- Говорю тебе, что не думал… — с напором повторяет Андрей; он хочет добавить что-то еще, но Макс не слушает его — Макс, Андрея перебивая, говорит с не меньшим напором, и кажется, что от каждого слова, выдыхаемого Максом, пышет жаром:
— А не думал, так надо… надо подумать! Хуля ты смотришь? Такой, бля, мальчик, и ты у него — командир… ты — его хозяин… хуля нам ещё надо? Всё же, Андрюха, в наших руках! Раскрутим его, раскатаем в каптёрке, и — по разику… в попец — по разику… или по два — от него не убудет, а нам, бля… нам это будет — в кайф! А может, и ему самому это в кайф окажется — вообще будет кайф! Всеобщий, бля, кайф… а?
Андрей, глядя на Максима, молчит, не зная, как — какими словами — Макса обломать… а обломать его, Макса, надо обязательно — не в струю всё это! И потом… они, когда шли сержантами в «карантин», ни разу ни о чём подобном не говорили — ни разу не обсуждали возможности своего предстоящего сержантства в том плане, что, пользуясь своим положением, можно будет кого-то «раскрутить», «раскатать»… они даже вскользь ни разу эту тему не затрагивали — ни намёком, ни в шутку… и вот — на тебе!
— Ну? Чего ты молчишь? Сегодня, бля, можно… все уснут — мы разбудим его, и…
Все уснут… Андрей, всё так же молча глядя на Макса — ничего не говоря в ответ, мгновенно представляет Игоря лежащим на спине с широко раздвинутыми, послушно поднятыми вверх ногами… ягодицы распахнуты, и между ними — туго сжатая, трепетно ждущая, вазелином увлажнённая девственная норка… кайф! Он, Андрей, уже не раз мысленно видел эту картину… картину, где Игорь, лежащий в каптёрке, доверчиво отдаётся ему, запрокинув к плечам колени полусогнутых, широко расставленных ног, и — каждый раз, когда он всё это мысленно видел-воображал, в груди его начинало сладостной истомой плавиться неизбывно щемящее чувство безысходной нежности… вот только Максиму в этих картинах места не было — ни разу Андрей, представляя своё уединение с Игорем, не подумал про Макса…
— Ну! Чего, бля, молчишь? Говорю тебе: сегодня можно… раскатаем мальчика, и… один раз — не пидарас… а? Давай!
Голос Максима диссонансом врезается в мгновенно возникшую картинку, и картинка эта, сладостно волнующая, где Максу места не было и нет, вмиг рассыпается, как сказочный домик, — Андрей, стряхивая с себя невольное наваждение, смотрит в глаза Максима с лёгкой — едва уловимой — насмешкой.
— Всё, Макс! Проехали! Мальчик останется мальчиком — я хочу, бля, уйти на дембель, а не ехать на зону… понял? — Андрей, сделав последнюю затяжку, резким щелчком запускает окурок в сторону газона.
— Нет, непонял! «Мальчик останется мальчиком»… да ради бога! Мы с тобой тоже вроде не девочки… — Максим, глядя Андрею в глаза — с завидной лёгкостью пропуская мимо ушей слова Андрея про зону, тихо смеётся. — Ты же сам говорил … сам объяснял мне когда-то, что между мальчиком-«мальчиком», попец подставляющим, и мальчиком-«девочкой», в попец дающим, дистанция огромного размера… объяснял мне это?
— Ну, объяснял… всё правильно: есть влечение временное — ситуационное, вызванное обстоятельствами, и есть влечение врождённое — как вариант сексуальной ориентации…
— Вот именно! Если мальчику на роду написано не быть девочкой, то мальчик останется мальчиком — никто его девочкой не сделает, хоть сто раз он своё очко подставит… так ведь?
— Ну, так… допустим, что так, — не очень уверенно отзывается Андрей; он говорит это, невольно думая о Максе… и ещё — о себе самом.
— Вот! А если всё так, то — что из этого следует? А из этого следует, что мы объясним всё это птенчику — по-хорошему объясним, по-дружески, внятно и понятно, если сам он в этом плане ещё не догоняет, и… попихаем его в попец — покайфуем! Нормальный, бля, секс — для пацанов, оторванных особей пола противоположного… чего здесь особенного?
— Ничего, бля, особенного, — отзывается Андрей, пожимая плечами. — Если желание это взаимно — ничего особенного в этом нет. Но это я понимаю. Это ты понимаешь… а он?
Максим, пристально глядя Андрею в глаза, щурится — он смотрит на Андрея так, словно хочет разглядеть что-то такое, что от него скрыто, что он хочет и не может увидеть.
— Слушай, Андрюха… я тебя что-то никак не пойму: ты чего так о нём беспокоишься, а? Он тебе — кто? Брат? Земляк? Племянник?
— Он мне — никто… я о нём — я о себе беспокоюсь, — отзывается Андрей, изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал как можно убедительней. — И о тебе, если хочешь… о тебе, о долбоёбе, беспокоюсь — тоже. Это что — трудно понять?
— Спасибо, конечно… за беспокойство твое — обо мне, о долбоёбе, — Максим смотрит на Андрея, не скрывая иронию. — А только, Андрюха, мне кажется, что ты меня не слышишь… или упорно не хочешь слышать. Я говорю тебе еще раз: мы не будем его принуждать — не будем насиловать, затыкая ему рот, выкручивая руки… мы ему, птенчику, всё объясним… популярно объясним, что к чему в этом мире двойных стандартов, и — ласково, с вазелином… раскатаем, бля, по разику — душевно перепихнёмся… это что — криминал?