— Вот-вот! «По разику», бля… а на зоне потом за этот разик раскатывать будут, Макс, тебя, и уже не по разику, а много-много разиков… и длиться эти разики будут, надо думать, не один год, и даже, может, без всякого вазелина… ты что — этого хочешь? Эстет, бля… Это ты, Макс… ты не слышишь меня! А впрочем… — Андрей, глядя Максиму в глаза — резко меняя интонацию, хмыкает, демонстрируя ответную иронию. — Впрочем… я представил сейчас, какой бешеной популярностью ты будешь пользоваться на зоне: мальчик ты симпатичный, ладный, и попка у тебя что надо — от правильных пацанов, которые любят друг другу втирать, как они, «сексуально правильные», ненавидят всяких-разных педиков, тебе, Макс, отбоя не будет! Главное — попасть туда, там оказаться… а, судя по твоему настроению, ты попасть туда очень даже не прочь… да? Тем более что требуется для этого совсем немного: попихать пацана в очко… не проблема, бля! Да? Ты этого хочешь? Экстрима хочешь?
— Так мы ж ему всё по-хорошему… по-нормальному всё объясним! — не сдаётся Макс, продолжая гнуть своё.
— Ну, и что ты будешь ему объяснять? — Андрей, внутренне сопротивляясь продолжению всего этого разговора, не может сдержать улыбку.
— А это самое! Хуля ты лыбишься? Объясним, бля, что чем в кулак кончать, воображая себя мужчиной, можно, оставаясь мужчиной, с успехом трахаться в зад, и… ничего в таком сексе страшного нет, а удовольствие, бля… удовольствие посильнее, чем то, которое заполучаешь, наспех тиская в туалете Дуню Кулакову…
— Вот-вот! Прокурору ты потом будешь про это про всё рассказывать — его будешь просвещать, что лучше, а что хуже… понял?
— Ну, бля… прокурор! Мы ж не будем его насиловать — не будем его бить-принуждать…
— Кого ты не будешь насиловать? Прокурора? — Андрей, глядя на Максима, приглушенно — едва слышно — смеётся.
— Андрюха, бля! Я серьёзно тебе говорю…
— И я говорю тебе — тоже серьёзно! — перебивая Максима, напористо выдыхает Андрей. — А именно: никому ничего объяснять мы не будем! И раскатывать мы тоже никого не будем! Ты меня понял? Понял! А потому — всё, проехали эту тему! И хуйню эту пороть — кончай!
Какое- то время — буквально секунду-другую — они молча смотрят друг другу в глаза.
— Ну, как знаешь… не хочешь — не надо. Я, бля, думал, что ты возражать не станешь, а ты мне: «зона», «зона»… заебал своей зоной! Хотя… как знать! Может быть, ты и прав… А кончать, Андрюха, мы будем чуть позже, — толкая Андрея плечом в плечо, Максим приглушенно смеётся. — Наша рота сегодня ушла в наряд… чуешь?
— Ну! А ключ от каптёрки?
— Взял я у Вовчика ключ, взял! Это ты, бля… ты предаёшься порочному созерцанию, находясь в бане среди необкатанных сосунков, а я, Андрюха… я, в отличие от тебя, помню прежде всего о старых боевых товарищах, — Максим смеётся. — Отобьём птенчиков, и — пойдём, навестим родное подразделение… надеюсь, что ты ничего не будешь иметь против э т о г о моего предложения?
— А я что — когда-то был против?
— Ну, мало ли… в свете новых возможностей — новых обстоятельств… кто тебя, эстета, знает!
— Макс! Специально для тебя — для тупого извращенца — повторяю еще раз: со своими догадками — иди на хуй…
— Ну, блин, какой ты нетерпеливый! «Иди на хуй»… не здесь же, бля, идти — не у всех на виду! Или — как? Ты, может, хочешь сию секунду — прямо здесь? — отзывается Максим, глядя на Андрея смеющимися глазами, и Андрей, глядя в глаза Максима, чувствует, как между ног у него невидимо пробегает щекотливо сладкий озноб по-весеннему молодого желания… предвкушая наслаждение, Андрей тоже смеётся — в тон смеющемуся Максиму:
— Ну, зачем же — здесь… зачем так радикально? Мы с тобой, Макс, не звёзды эстрады, а потому — не будем шокировать окружающих…
— Ну, как хочешь — как скажешь… какой ты, Андрюха, всё-таки боязливый! А я, наивный, когда-то думал, что дембеля — это такие необыкновенные люди-богатыри, которые могут абсолютно всё… что они — как звёзды эстрады, и даже круче! Выходит, товарищ сержант, что всё это не так — что я на заре своей доблестной службы был не прав?
Максим дурачится, и Андрей, подыгрывая ему, дурачится тоже — скорбно кивает головой:
— Выходит, что так — что вы, товарищ сержант, начиная свою доблестную, как вам сейчас кажется, службу, были в тот полный заблуждений период своей молодой жизни слишком наивны… нет, мы, конечно, можем кое-что… ещё как можем! Но мы — обычные парни в камуфляже, и не наше дело — ломать замшелые стереотипы в отдельно взятой воинской части… — говоря это, Андрей хочет посмотреть на часы, чтоб узнать, сколько минут остаётся до вечерней прогулки, но надобность в этом отпадает сама собой: из дверей казармы, толкая друг друга, выскакивают будущие солдаты, и Андрей, непроизвольно ища глазами Игоря, усмехается: — Вон — птенцы на прогулку летят… будут песню нам, старым, петь перед сном. Идём — поприсутствуем…
— Ага, они сейчас, бля, споют… как у этого, бля… у Пушкина: «Чей там стон на Руси раздаётся? Этот стон у нас песней зовётся!» — Макс, говоря это, тихо смеётся.
— Сам ты, бля, Пушкин! — смеётся Андрей.
Рота молодого пополнения бестолково строится и, не в ногу маршируя в бледно-молочном свете фонарей, с песней шагает вокруг казармы, причем песня исполняется так, что слова этой песни — как, впрочем, и мелодия — угадываются с большим трудом, — рота молодого пополнения, то и дело понукаемая с двух сторон резкими сержантскими голосами, делаетвокруг казармы круг за кругом — рота молодого пополнения совершает то, что на суровом языке Устава называется вечерней прогулкой.
— Юрчик, бля! — кричит проходящий в стороне боец — парень в форме рядового. — Что вы их водите, как баранов? Их, бля, ебать надо — дрючить на всю катушку, а вы… положите их на землю, и — по-пластунски… с песней по-пластунски — вмиг, бля, шагать научатся!