ЭПИЛОГ
Вася простудился и заболел
Болеть он решил красиво. Вытащил из шкафа свитер с оленями, намотал на шею шарф, согрел молоко, растопил в нем кусок масла, добавил сахар, размешал. Подошел к зеркалу. Все было отлично, кроме кружки. В кадр она не годилась. Нужна была керамическая, а эта из какого-то постиндастриального пластика, да еще полупрозрачная. Не айс.
Зато лицо было то, что надо. Опухший от насморка нос, покрасневшие глаза — все говорило о благородных страданиях. Вася решил простить себе кружку, и подошел к окну.
За окном висели снежинки. Медленно опускались, потом медленно поднимались. «Поток что ли у дома восходящий?» — вяло подумал Вася: «чего они не падают-то?» Но висели снежинки выразительно, красиво дополняя Васину болезнь.
После двух глотков горячего Вася вспотел под свитером, полез его снимать, потом вспомнил, что в этом-то и есть смысл лечения. Преисполнившись терпением, Вася шарф снял, а свитер оставил.
Зазвонил телефон. Вася взглянул на входящий номер и скривился. Номер был нехороший.
— Ну? — недружелюбно сказал Вася в трубку. — Чего еще?
— Вася, — ласково сказал в ухо злобный Егоров. — Как твое здоровье, родной?
— Твоими молитвами. У меня острое респираторное заболевание после последней твоей затеи. Такое острое, что я могу им даже порезаться и умереть. Ты мне дашь в этой жизни хоть раз спокойно умереть, Егоров?
— Согласен, был неправ. Но я же извинился! Слушай, я сейчас тебе по другому поводу звоню, — голос Егорова стал осторожным. — Я тут сейчас в одном месте далеко. В отстойнике для нелегальных мигрантов. Буцегарня, короче. По одному делу неважно. Напротив меня сидит одна особа, и рассказывает прелюбопытнейшие вещи. Больше на книжку про пиратов похоже, но иммиграционный чиновник кое-что подтверждает.
— Как ее зовут? — буркнул Вася. — И причем здесь я?
— Не говорит, как зовут. То есть, говорит, но брешет, как собака. Уже три имени назвала. (candyfoto) Сама запомнить не может. Дело не в этом. У тебя на «зодиаке» форпик был, помнишь? Там спасжилет лежал?
— Какой зодиак? Какой форпик? — Вася непонимающе уставился на неправильные снежинки.
— Ну ты даешь! Лодка, с которой тебя итальянские погранцы сняли. На носу там мягкий форпик был, типа отделения для всякого хлама. Вася, ты же покупал его, что не посмотрел?
— Я не покупал его, — хрипло сказал Вася. — Я его спиздил. Когда я мог его купить? За какие деньги? Я что тебе, матрос, про всякие форпики знать. Волосы у нее какого цвета?
— Как тебе сказать? — Егоров по ту сторону замялся. — Пока никакого, ее постригли налысо, так что на голове у нее щетка обычного волосяного цвета. Но по-русски чешет без акцента
— И что она рассказывает? — совершенно осипнув, спросил Вася.
— Да вообще рафаэль саббатини. Какой-то мудак выкрал ее из приличной приемной семьи, где она жила, горя не зная, она испугалась, от него сбежала, прыгнула в воду, стянув спасжилет с лодки, мозгов у нее, конечно, как у ракушки поплавала, поняла, что ей пиздец, погребла обратно к лодке, а потом ее засекли с прогулочной яхты
Снежинки за окном замерли и с любопытством смотрели на Васю через стекло.
— Трубку, — сказал Вася уже совсем без голоса, стараясь не расплескать горячее молоко. — Егоров. Дай ей трубку.