Затем доктор ведёт меня на новую прогулку: мы идём через живописную деревню вдоль горной гряды холмов, любуемся красивыми видами на замок Лидса, доктор посвящает меня в большое количество очень интересных исторических деталей, связанных с ним. Возвратившись вовремя, чтобы переодеться на обед, я нахожу, что одно из правил дома, — доктор неизменно настаивает на регулярном вечернем костюме во время обеда.
Наш обед и вечер проходят без чего-нибудь достойного отчета. Меня всячески меня обхаживают, вероятно по той причине, что начинают питать большие надежды на, что я смогу любыми способами удовлетворить их цели. На отдых мы удаляемся рано, и я таким образом получаю третью ночь непрерывного отдыха, необходимого мне после всех излишков, которыми я баловался, прежде чем мне пришлось покинуть родной дом. Так что это очень здорово, ведь я благодаря этому готовлюсь удовлетворить сильные страсти моей тети, — судя по тому, что мне уже известно, ненасытной в этом деле.
Просыпаюсь я раньше, чем накануне, но заслышав вскоре движение в раздевалке доктора, симулирую сон. Как я и ожидал, доктор является ко мне в компании с моей тётей. Они приближаются к краю моей постели. Я лежу на спине, преднамеренно позволив тонкому летнему покрывалу приподняться и выставить вздутие над моим сильно вставшим хуем.
— Обрати внимание! — слышу я шёпот доктора.
Приподняв ресницы, вижу, как её рука осторожно скользит под покрывала, и чувствую, как мой дрекол оказывается у неё в мягких полных пальцах и начинает так живо трепетать, что мне становится понятно: хватит хитрить, пора просыпаться, и я сразу же открываю глаза. Моей тёте это нисколько не мешает, она продолжает держать его всё ещё в руке, нежно пожимая. И говорит:
— Мой дорогой племянник, ваш дядя привёл меня, чтобы посмотреть, нельзя ли мне облегчить эту необычную твёрдость и боль, которую вы ощущаете в этой вашей безмерной вещи. Позвольте мне взглянуть на неё.
Она тут же отбрасывает покрывало, и мой огромный дрекол взлетает во всей славе самой непоколебимой стоячки.
— Честное слово! Что за монстр! — вскрикивает она, пристально рассматривая то, что открылось её взгляду.
В глазах её искры, а лицо полыхает.
Доктор приближается и также с очевидным восхищением хватается за него.
— Мое сокровище, ты в состоянии будешь поместить его в свою натуральную тёплую ванну? Ведь он настолько большой!
— О! У меня в этом нет малейшего сомнения! Я сумею успокоить и избавить его от всякой боли. Бедный парень, как он пульсирует! Именно это причиняет вам сильную боль, дорогой Чарльз?
— О, да! Ваша рука, кажется, делает его ещё твёрже, чем прежде, но в то же самое время вызываеткакое-то странное чувство — чудеса да и только! вот-вот закружится голова и я упаду в обморок. — Облегчите же меня, дорогая тётушка! Доктор сказал мне, что вы сможете это, если захотите.
— Конечно, смогу, мой дорогой мальчик! Только вот есть одна загвоздка. Мой способ — это большая тайна, известная лишь вашему дяде и мне самой; и вы должны уверить меня, что никогда и ни с кем не поделитесь им, а уж тем более не станете рассказывать о ходе лечения. Только моя сильная привязанность к вам заставляет меня сделать что-то посильное, чтобы облегчить вас. Обещаете не быть болтливым?
— Моя дорогая тетя, вы можете быть уверены в этом, ведь я буду слишком много обязан вам, чтобы когда-нибудь даже подумать о выдаче секрета вашей восхитительной доброты. Сделайте же, прошу, сделайте это сразу! Уж очень я странно себя чувствую и разрываюсь от боли.
— Ну ладно, подвиньтесь и уступите мне место возле вас, чтобы я смогла прилечь; доктор накроет нас, и я быстренько ослаблю эту одеревенелость.
Она взбирается на кровать, ложиться спину, натягивает на нас простыню и говорит мне:
— Для того чтобы побыстрее избавить вашу закорючку от одеревенелости, её надо поместить в ножны, которые находятся в моём теле, внизу моего живота. Сейчас я его оголю, а вы взбирайтесь на меня.
Я нарочито неловко делаю это, и она, схватив мой стоящий дрекол, помещает его набалдашник между уже довольно влажными губами, сказав мне:
— Втолкните-ка это подальше!
Мгновенно скользнув чуть ли не до стручков в её восхитительные ножны, я вскрикиваю:
— О, небеса! Как же здорово! Дорогая, дорогая тётушка, что мне теперь нужно делать? Я чувствую, будто собираюсь умереть.
Явленная мною невинность, кажется, усиливает её удовольствие. Она отбрасывает в сторону простынь, нас покрывающую, и, крепко обхватив моё тело руками и ногами, просил меня:
— Заставьте свою закорючку ходить туда и обратно, подвигайте вверх и вниз жопой!
— Чем-чем?