— Ах, моя дорогая тетя! Как любезно с вашей стороны придти такую рань, чтобы уменьшить это мучение.
Я протягиваю к ней свои руки. Она наклоняется, чтобы поцеловать меня. Я прижимаю её к своей груди. Наши губы встречаются, и наши языки зажигают вожделением наши тела.
Она падает рядом со мной, и через мгновение я оказываюсь на ней. Доктор хватает мой хуй и вводит его в восхитительную орбиту своей жены. Тетя просит меня:
— Если хотите облегчения, делайте так, как делали вчера.
Наши действия становятся быстрыми и разъяренными. Её ноги и руки нежно обвиваются вокруг меня. Её активная задница восхитительно извивается.
Доктор вводит сначала один, а затем и второй палец в мой зад и тем самым добавляет не мало ярости в огонь моей похоти, так что я истекаю в муке удовольствия настолько же быстро, насколько и пламенная похоть моей тёти приводит её к горячему и обильному метанию икры. Я падаю на её очаровательную грудь, задыхаясь от силы и ярости нашего совокупления, но как всегда при очень быстрой первой ебле, мой мужественный член мало потерял от своей первоначальной энергии, и всего лишь нескольких изящно восхитительных внутренних сдавливаний, произведённых тётей, оказывается достаточно, чтобы привести его в полную одеревенелость. Мы собираемся опять с возобновленным пылом погрузиться в самое бурное любовное волнение, но доктор настаивает на ином:
— Поменяйтесь-ка сначала местами! Мне также не мешало бы смягчить свою твёрдость.
Мы немедленно изменяем своё положение, и милая тётя, усевшись, словно на колу, на моём вертикальном члене, склоняется ко мне на грудь и оказывается в моих горящих страстью объятиях. Доктор взбирается позади неё, и не теряет времени, чтобы вложиться, словно в ножны, в её забой, а затем мы пролетаем как бы сдвоенный круг восторга, причём инициативу, как обычно, берёт на себя тетя, затопив нас своим горячими и восхитительными излияниями прежде, чем мы оказываемся готовыми вылить в неё двойную дозу своего восторга, которая, в свою очередь, снова заставляет её метать икру с яростью и криками восторженного удовольствия, к коему мы присоединяемся, после чего впадаем в бесподобную любовную неодушевлённость.
Придя в себя, доктор ретируется, но я всё ещё столь же одеревенел, как и до того. Тётя начинает довольно эффективное и восхитительное движение надо мною, которое скоро приводит к другому роскошному финалу, и мы замираем во взаимном восхищении. Я могу чувствовать, как доктор осторожно трогает оба моих стручка во время и после нашего последнего сражения. Когда, благодаря нашим взаимным подмахиваниям, он видит, что мы вроде бы способны ещё раз пуститься в галоп, он просил свою жену подняться с меня. Но мысль лишиться её и её дополнительные нажатия заставляют мой дрекол тут же возобновить вертикальное положение, так что, когда она поднимается с него, тот является его взорам в полностью стоячем состоянии.
— Что, опять, Чарльз? — удивляется доктор. — Ваш член ужасно непослушен. Мой дорогой, вам следует снова попытаться смягчить его, но на сей раз вы постоите на коленях, а мы посмотрим, вдруг эта позиция окажется лучше приспособлена для успокоения этого необычного предмета.
Всё это время он осторожно и восхищенно держит его в руке. Его жена полностью отдаёт себе отчёт в его цели, а я — тоже. Наше последнее сражение помогло снова укрепить его дрекол, и хотя его нельзя назвать совсем необузданным, всё же мне понятно, что, когда я займу предложенное мне место, мой зад окажется вполне для него достижимым и сделает его настолько жёстким, насколько необходимо. Итак, его жена становится на колени и, опустив голову, выставляет перед моими глазами всё поразительное великолепие своей задницы, мой дрекол подпрыгивает от радости. Доктор видит, что его уловка удаётся и, указывая на красоту второй тётиной орбиты любви, говорит мне:
— Вот где я смягчил свою собственную одеревенелость, а поскольку другое отверстие не преуспело в том, чтобы утихомирить вас, рекомендую вам пойти по другой стезе экстаза — более узкой.
Я не выражаю удивления, но стараюсь показать самым вроде бы невинным образом, будто воспринимаю это как само собой разумеющееся, и приподнимаюсь на коленях сзади тёти, причём дядя продолжает держать мой инструмент. Вначале он вводит моё почти разрывающееся оружие в её влагалище:
— Для начала надо там смазать… Теперь вынимайте его!
И направляет его в меньшее отверстие, пожелав:
— Толкайте туда, но осторожно и плавно.
Тот медленно проскальзывает внутрь,пока мой живот не встречается с огромными ягодицами этой величественной задницы. Почувствовав пульсирующие ножны, я делаю остановку на минуту или две. Тётя здорово раздвигает свой зад и, явно показывая, что там пусто, облегчает вход.
Она вздрагивает несколько раз, но в целом, как она призналась мне впоследствии, принимает мой огромный инструмент в качестве гостя с меньшей трудностью, чем ожидала. После нескольких медленных движений, во время которых я ласкаю и с восхищением пожираю великолепные шары, находящиеся под моим пристальным взглядом, дядя возжелает:
— Наклонитесь вперёд и обнимите роскошную грудь вашей тёти.
Как только я это делаю и начинаю медленно толкать туда и сюда в восхитительных ножнах, которыми я оказываюсь так восторженно схвачен, я чувствую, как руки дяди блуждают по моим ягодицам, а два пальца вводятся в мой задний проход. Моя трепещущая реакция на них показывает, насколько он понравился мне.
— Добавляет ли это удовольствия, которым вы наслаждаетесь? — спрашивает он.
— Делайте, как вам нравится, дорогой дядя. И вы и тётя так добры, что делаете всё, что можно, дабы уменьшить мою боль, и я был бы очень неблагодарным, если бы не сделал всё, что в моих силах, чтобы помочь вам.
— Вы прелестный мальчик, и я буду нежно любить вас.
Он становится на колени позади меня, и, плюнув на своего петуха, приставляет его к моему заднему отверстию и, осторожно нажимая вперёд, скоро вкладывает его в ножны, да на предельную глубину. Боли он мне не причиняет никакой, так как мне довольно много применяли дилдо, чтобы почувствовать какое-либо затруднение в проходе, однако я считаю благоразумным просить его время от времени быть поосторожней, словно долина, в которую он входит, девственна. Он на седьмом небе и старается показать себя с самой лучшей стороны! И вот, как только он полностью оказывается внутри, после нескольких вздрагиваний, которые довольно очаровательно сказываются на его восхищенном этим дреколе, мы приступаем к более активной работе. Тётя тем временем больше и чаще надавливает на мой дрекол и, потирая свой собственный клитор, — насколько я понимаю из того, что она делает, — щедро мечет икру; а поскольку разгрузка влагалища находит отклик во всех слизистых мембранах тела, её забой становится весьма влажным и очаровательно горячим. Тогда и я и доктор с пламенной энергией принимаемся заниматься своим делом и вскоре отдаём дань природе, наводняя спермой колотимые нами внутренности.
После этого мы лежим в течение некоторого времени во всей роскоши погружения в восхитительные скважины. Но я совсем не устал, и у меня нет никакого желания выходить. И опять чувствую себя необузданным и продолжаю оставаться всё ещё ощетинившимся, с рукой на одном из двух непомерных бёдер, пожирая жадным взором всё, что так славно представляется моему пристальному взгляду. Зажжённый таким действительно великолепным видом этих громадных ягодиц во всём их состоянии изгиба, я с криком агонизирующего восхищения опять истекаю и в полном экстазе полностью насыщенной похоти чуть ли не бесчувственно падаю на широкую и красивую спину моей тёти, которая сама, визжа как кролик, несколько раз мечет икру и в конце концов, не имея возможности утолить опустошительную жажду, возлежа на животе, привлекает меня, по-прежнему остающегося в добровольном заточении в её великолепном и изящном забое. Мы лежим очарованные в течение некоторого времени, пока доктор, который, во время нашей последней сечи, также очистил себя, не говорит нам: