— Задницей, седалищем, тем местом, которым вы садитесь…
Я следую за её указаниями, а она помогает мне с редким искусством, замечательно сжимая и стискивая мой инструмент, когда я беру назад, и отступает, чтобы опять сойтись встречными ударами сверху и снизу. И всё это с выражением самого сладострастного восхищения. Я чувствую, как мои тестикулы охватывает и мягко сжимает рука доктора. Отдавая себе полный отчёт, что кризис приближался, я с криком экстаза пихаю до отказа, но вспомнив о своей роли, восклицаю:
— Ах, я умираю, дорогая тётя! Ах! ах! остановитесь! остановитесь! Я — не могу — не могу — стерпеть это.
И замираю, сделав вид, что лишился чувств. Но могу слышать тетю, бормочущую:
— Какой милый, восхитительный мальчик! Мне ни разу ещё не приходилось иметь в себе такого великолепного хуя и так здорово ебаться. Боюсь, как бы дорогой ребенок не упал в обморок от новизны ощущений и избытка наслаждения. Но его великолепный хуй всё ещё пульсирует во мне. Так очаровательно! Не знаю, доктор, можно ли только по корню почувствовать, как он твёрд.
Я чувствую, что доктор схватывает его, заставляя яростно пульсировать.
— Милый мальчик снова задеревенел, словно и не кончал. Как только он придёт в себя, тебе предстоит ещё одна ебля с ним. Я рад этому, поскольку это восхитительно видеть вас за этим, особенно со столь роскошным хуем, работающим над тобой. — Это — самое большое удовольствие, которое ты когда-либо давала мне таким образом.
— Не удивляюсь этому, мой дорогой, поскольку никогда в жизни раньше не встречалась с таким прелестным хуем. Помнишь: когда только мы увидели моего племянника, мог бы кто-нибудь из нас подумать, что у него в брюках может быть такая роскошь? Ах, похоть так и съедает меня… и я поте-те-текла. Ах!- ах!
И она сливает ещё один обильный горячий поток на мой дрекол, приведя его тем самым в восторг. Я позволяю ей упиваться экстазом её второй сладострастной разгрузки, пока не нахожу, что её чувственные страсти опять возбуждены и она желала бы приступить к более активным действиям.
— Ах, где я? — поднимаю я голову и с деланным удивлением взираю на тётю. — Что случилось? Я был в раю! Ах, дорогая, как оказался я здесь? Ах да, помню-помню, тётушка, вы обещали уменьшить степень моей твердости… и это оказалось так приятно!.. Но я чувствую, что она твёрже, чем раньше… Вы попробуете снова облегчить меня? Или нет, дорогая тетушка?
— Не сомневайтесь, мой дорогой племянник! Вам надо только делать так, как вы сначала уже делали, подвигайтесь туда и сюда, а я буду помогать вам. И может быть мы преуспеем на сей раз лучше, чем прежде.
Конечно, я теперь менее неуклюж, а она более энергична. Я чувствую, как доктор вставляет увлажненный палец мне в зад и двигает им в унисон с нашими толчками. Тётя кричит мне:
— Ну же! Быстрее, быстрей!
И мы скоро оказываемся в великом кризисе, содрогаясь с рыданиями и вздохами восхищения. Я снова падаю на её вздымающуюся грудь, и на самом деле лишённый самообладания от ввергающих в экстаз наслаждений, полученных в этом необыкновенном влагалище. Я поднимаю свои влажные от любви глаза к лицу тёти, и она обеими руками обхватывает мою голову и, притянув мои губы к своим, долго-долго целует их, словно желает удовлетворить жажду, проталкивает свой язык мне в рот, и я его немедленно всасываю. Она тогда просит меня:
— Дайте мне свой.
Так мы лижем языки друг друга минуту или две. Потом она спрашивает:
— Ну как ваша закорючка, меньше болит? И ослабла ли её твёрдость?
— Немного, дорогая тетушка, но я чувствую, что она опять становится твёрдой! Вы должны ещё раз попробовать. Пожалуйста! — ах! это так приятно!
И мой дрекол пульсирует и напрягается, чтобы доказать истину моих слов. Однако доктор тут прерывает нас, говоря:
— Мне нужно уменьшить свою собственную одеревенелость.
И в то же самое время выставляет перед лицами у нас свой действительно прелестный дрекол в полной стоячке.
— Вам следует встать, мой дорогой мальчик, а ваша тётя ослабит вашу новую твердость другим способом, которым она будет в состоянии уменьшить обе наших твердости одновременно.
Неохотно вытащив свой сильно пахнущий и больше чем наполовину упавший дрекол, я поднимаюсь и бросаю взгляд вниз на огромный и великолепно пенящийся глубокий разрез, только что мною покинутый. И восклицаю:
— Ах, дорогая тетя! какой замечательный вид! Мне следует поцеловать это в благодарность за те усилия, которые были предприняты, чтобы облегчить меня.
Я кидаюсь головой вниз на него, целую его, облизываю широко открытые губы, вспененные от ебли, проталкиваю свой язык как можно глубже. Это явно приводит тётю в восхищение. Но доктор оттаскивает меня, велит мне лечь навзничь, а тётю заставляет широко расставить ноги надо мной. Она хватает мой теперь полностью стоящий дрекол, отгибает его назад и придаёт ему прежнее правильное положение, опускается над ним, пока её обильный волосяной куст разом не соединяется с моим собственным. Медленным восхитительным движением она два или три раза приподнимается и опускается вверх и вниз, а затем нагибается вперёд, склеивая свои губы с моими, в то время как я закидываю свои руки вокруг её великолепного тела.