— И привёл при этом в сильный беспорядок твоё платье, — не без ехидства замечаю я. – Он уже ушёл?
— Да, я сразу же отослала его.
— Он часто тебя навещает?
— Обычно мы с ним встречаемся по выходным и ходим в кинематограф. А здесь он бывает редко.
— Когда нас никого не бывает?
— Я всё собиралась сказать Лидии Сергеевне, но не успела…
— Ты меня прости, Уля, за это любопытство. За четыре дня, что я провёл на даче, со мной столько разного приключилось, что я теперь совсем другими глазами смотрю на каждую женскую особу, будь то моя маман или Катя… А вот теперь и на тебя тоже…
Горничная молчит, непонимающе глядя на меня. Замолкаю и я, не зная, как продолжить разговор в нужном направлении…
— Да садись ты рядом! – наконец, предлагаю я.
— Не положено, барин, — отвечает она, отклоняя протянувшуюся к ней мою руку.
— Ну хорошо, расскажи мне что-нибудь о себе!
— Да что рассказывать-то?
— Откуда родом, где родители и чем занимаются, как попала к нам?
— С Рязанщины я. Отец крестьянствовал, потом работал на фабрике в Зарайске. Я, как старшая, помогала матери в деревне с остальными детьми, а их она нарожала 8. Когда подросли два первых последыша, меня забрал к себе отец, устроилась горничной, затем переехала в Коломну, а оттуда – сюда…
И снова наступает тягостное молчание. Решаюсь прервать его таким вопросом:
— Ты разрешаешь своему жениху целовать тебя и делать другие вольности?
— Ну что вы, барин, как можно?
— Что значит «как можно?» — говорить об этом или делать?
— И то, и то…
— А если что-то одно? Допустим, не говорить, но делать?.. Ты же не откажешь мне, если я сейчас тебя попробую поцеловать?…
— Вы уже поели? – вместо ответа спрашивает она, берёт со стола тарелку и чашку и спешит на кухню.
Я поднимаюсь и следую за ней. Она стоит у раковины и моет посуду. Подхожу к ней сзади, беру за мощный торс, говоря:
— Да погоди ты, Уля, успеешь этим заняться…
И, просунув обе руки ей подмышки, обхватываю ладонями груди.
— Нет, нет, — возражает испуганно она. — Нельзя так… посуда же грязная!..