Заключенный, как рыба, глотая воздух, ощерив два своих гнилых зуба в этом, приятном эйфорическом состоянии не смог бы даже вспомнить своего собственного имени.
— Ну что ж, молчим, да? — отчеканил Босс.
Лицо его приняло выражение римского императора.
— Эй, Порогин, можешь продолжать. Лиши-ка его самого опасного оружия.
В руках у Порогина сверкнула бритва, и он уже направился к своей жертве, как вдруг в дверь карцера робко постучали.
— А, черт бы их взял, этих бездельников, — расстроился Босс, — спокойно с человеком пообщаться не дают.
— Я извиняюсь, — сказал появившийся в дверях дежурный милиционер, — на Чернышевского 110 — новое убийство. Почерк преступника тот же: изнасилована 86-летняя старуха с летальным исходом.
Порогин и Босс тупо уставились друг на друга.
ЧАСТЬ II.
ПРОФЕССОР.
По указанию Босса, надев свою форму, Порогин отправился в городскую психиатрическую клинику. Полковнику надо было навести справки насчет сексуальных маньяков и их психологической зависимости, чтобы таким образом можно было логически и научно свести все преступления убийцы в одну точку, и загнать его, как зверя, в капкан правосудия.
Двери ему открыла тучная медсестра с выпученными глазами и руками молотобойца, доложив хриплым басом, что профессор его ожидает.
— Только вы тут осторожнее, товарищ полковник, — гудела она ему в ухо, — у нас есть тут буйные; я извиняюсь, конечно, но ваша форма не внушает больным доверия.
Порогин испуганно оглядел длинный коридор, где, как бледные тени ходили взад и вперед умалишенные.
Сердце его тревожно застучало, когда он открыл дверь профессорского кабинета. Навстречу ему шагнул крупный пожилой мужчина и, улыбнувшись, протянул ему правую руку. Порогин вздрогнул, почувствовав, как левая рука ласково погладила его по голове.
— Не удивляйтесь, — приятным растянутым голосом сказал профессор, — это мой психотерапевтический метод, он благотворно действует на больных.
Порогин глупо улыбнулся и сел в указанное ему кресло. Потом он нажал кнопку портативного магнитофона и начал разговор с профессором.
Выслушав полковника, профессор пустился в пространные научные дебри психиатрии: о маньяках и их сексуальных инверсиях и перверсиях.
Только три обстоятельства смущали Порогина: первое — дьявольские вопли где-то за стеной, второе — то, что рассуждая, профессор постоянно поглядывал на его новые ботинки; и третье, самое неприятное — это нежное, отцовское обращение в адрес полковника УГРО, вроде такого: «Да что вы говорите!» или еще хуже того: «Не волнуйтесь, деточка.»
— Что это там у вас за крики за стеной? — шепелявя, прервал профессора Порогин.
— А-а, — сказал тот, — это электрошоковая терапия. Забавная штучка. Правда, бывают летальные исходы, но мои коллеги пишут научную диссертацию. —
Но ведь, — озадачился Порогин, — эти ваши научные шоки запрещены во всем мире, была Женевская конвенция…
Профессор опять погладил его по голове и ласково ответил:
— Да вы не волнуйтесь, деточка, у нас ведь не Женева.
— А скажите, профессор, в вашей клинике есть по-настоящему больные?
— Да как вам сказать? Придуряются все больше, на себя нагоняют. Но ведь и мы не лыком шиты; после наших препаратов симулирующие пациенты напрочь забывают свое собственное имя.