— И тут я, — в который раз уточняет Женя, — предлагаю выпить за тех, кого не было в тот момент с нами, то есть за наших общих приятелей.
— Да: ″За тех, кто не с нами!″ — говорите. ″Вот и рассказывай, куда ты их дел″, — велит тётя Аня. ″Погоди, погоди! — возражает ей тётя Шура. – Успеем ещё об этом услышать, может быть даже не только от него, но и от них самих, Давай вначале послушаем, почему наш несмышлёныш на танцы ходит, а не танцует, и почему вообще не обзавёлся в нашем городе бабой?″ ″Да, почему?″ — поддерживает её тётя Аня. ″Почему, да почему! – следует ваш ответ. — Природная скромность, помноженная на высокую требовательность. Видите, какой у меня костюмчик?″ Аня оценивающе разглядывает, а потом и ощупывает его: ″Да, костюмчик у тебя что надо…Какого-то непривычного цвета, серый в крапинку, то ли синюю, то ли серибериешевую, а гладкость и мягкость просто чудные″ ″Ещё бы, — не без гордости подтверждаете вы, — твид ведь, а не что-нибудь″. ″Ладно. Сам ты твид! Скажи лучше, что у тебя с этой дамой, которая недавно приехала в город и ходит в такой чудной шляпке «прощай молодость»?″ ″Кого вы имеете в виду?″ ″Ту, что навещала тебя в больнице, когда ты загрипповал и там оказался. Она ещё устроила скандал, увидев, что тебя поместили в коридоре, и велела освободить для тебя отдельную палату. С чего это она вдруг о тебе такую заботу проявила?″ ″А… Это … Ну, тут особая история″ — пытаетесь вы уйти от ответа. ″И что же это за история? ″ — продолжают интересоваться они. Каков был ответ, я точно не помню. Но пусть Женя сейчас повторит его нам.
— Пожалуйста. Она, да будет вам ведомо, жена Мурченкова, какого-то гебистского начальника. За полгода до этого он встречал её в Южном с маленьким ребёнком, когда они прилетели на остров, и затем явился с нею к нам в совнархоз с просьбой посодействовать в её трудоустройстве. Дело в том, что по образованию она техник, а на ЦБК все соответствующие должности заняты, но есть свободные инженерные. Вот моё начальство и пошло ему навстречу, а мне, когда меня отправляли сюда в командировку, поручили взять шефство над ней, поспособствовать тому, чтобы она быстрее освоилась с новой работой. И вполне вероятно, что она испытывала ко мне некоторое чувство благодарности за это.
— Всё, вроде бы так. Но тёток этот ответ не удовлетворил. ″И не больше? – спрашивают. — Уж больно заметно она таяла при виде тебя, глазки маслеными становились, вся румянцем покрывалась″. Вы уверяете, что не замечали что-то подобного… ″Колись!″ — требуют они. ″Не знаю даже, что сказать… Моими соседями по гостинице ЦБК являются новые в городе люди — первый секретарь и завторготеделом. Они ждут, когда им отремонтируют выделенное для них жильё и к ним приедут их семьи. Им скучно, и вечерами они перекидываются в картишки. Приглашают и меня, хотя я это времяпрепровождение не обожаю. И вот однажды, когда я в виде исключения согласился составить им компанию, туда пришёл этот самый гебист Мурченков и, увидев меня, стал рассказывать, что его супруга все уши ему прожужжала обо мне, о том, какой я хороший и пригожий. Ничего особого в этом рассказе я не приметил. Меня многие хвалят″
— А что, опять подаёт реплику Женя. – Это действительно так. Я у начальства в любимчиках хожу.
— Тётки этого и не отрицают. ″Наши Слава и Ивантоже тебя хвалят″, — говорят. Но просят вернуться к вопросу о девушках: ″Чем ты тут можешь похвастаться?″ Вы выражаете сожаление, что нечем: ″Тут я не преуспел″. Их такой ответ не удовлетворяет: ″Почему? Не дурен собой, вроде бы… Такой модный весь из себя″ ″Вот именно поэтому, может быть… Боюсь, что приглашу какую-нибудь кралю на танец и буду рядом с ней выглядеть со стороны вызывающе. Причём настолько, что найдётся завистник, подойдёт и двинет мне по морде, чтобы кровью умылся. И ваши дружки со своими товарищами не помогут мне. Этот номер мы уже проходили в Южном. И шпану хулиганистую подсылали, чтобы сбить с меня очки и шляпу (а где вы ещё такую, кроме как в кино, видели?), и сами окружали меня стаей в полдюжины голов, и то один, то другой исподтишка делали выпады кулаком по моей и так сломанной сопёлке″. ″Ах ты горе моё луковое!– ласково запричитала тётя Шура, переместив свои пальцы с лацкана пиджака на ваш, Женя, нос. – Сопёлка как сопёлка, хотя с виду и не маленькая, но приглядишься – очень аккуратненькая. Вот горбинку нащупала. А где же перелом?″ Вы указываете на переносицу. ″Ну, это разве перелом? – не соглашается она. — Перелом – это когда нос на сторону сдвинут. Твой же выглядит довольно приличным″. ″Особенно в таком костюмчике″, — добавляет Аня. ″Вот именно, в таком костюмчике. Видели ли вы когда-нибудь и где-нибудь ещё один такой? А я сегодня увидел. И где? В ЖД! Мужик, лет под сорок уже наверно, кавказского типа, танцует, вернее топчется с девушкой. А на нём точь-в-точь мой пиджак! Представляете моё состояние? И когда эта парочка, продолжая шаркать ногами по полу, оказалась рядом с тем местом, где сидели мы с Иваном, я кивнул головой этому пиджаку и показал на пустое место по другую сторону от себя. Эти сигналы я подал ему просто так, от нечего делать, ни на что не рассчитывая. А он, вдруг остановился, раскланялся с девушкой, подошёл и сел. Так что, когда танец закончился и Слава подошёл к нам, его стул был уже занят, а я пытался завести разговор с этим пиджаком. Дело это оказалось непростым, ибо он оказался иностранцем, с того самого итальянского парохода, что сейчас стоит на рейде″.
— И как ты, Верочка, всё это запомнила? – удивляется Женя. – Я бы точнее не пересказал. Записывала, что ли?
— Мне было не до записи, в темноте, да на узких досках, на которые я забралась, чтобы удовлетворить своё любопытство, — признаётся та. – Но если это и вам любопытно, то слушайте.
— Слушаем, слушаем!
— Так на чём меня прервали? Ах, да: на вашем, Женя, рассказе о том, как вы пытались завести разговор с итальянским моряком… ″И о чём же вы говорили?″ – интересуется тётя Аня. ″И главное, как? – хочет знать тётя Шура. — Ты что, по-итальянски гуторишь или по-английски?″ Вы ответили, что по-итальянски – нет, а на английском пытались прочесть со словарём несколько технических статей и какую-то книжку.
— Да, «Кама-сутру».
— Это ещё что за книга? – изумлённо спрашивает Лена. – Чего-то такой не знаю…
— Не знаешь, потому что её на русском языке нет, — поясняет Женя.
— Вы будете меня слушать? – возмущается Вера.
— Будем, будем! – заверяют её все.
— Тогда слушайте. Признавшись, что немножко знаете французский, вы, Женя, ещё сказали, что скоро выяснили, что этот итальянский моряк из Тироля, что мать у него австриячка и потому ему малость знаком немецкий язык, а вы в институте в силу ряда обстоятельств последние три года усиленно читали литературу на этом языке о бумагоделательных машинах той самой фирмы, что стоят на Поронайском комбинате. Так что, худо бедно, вы стали друг друга понимать. А потом вы пригласили его сходить в ресторан. ″Ваши идти с нами отказались, — завершаете вы свой рассказ. — И мы их оставили в ЖД″. Тётя Аня тогда спрашивает, что же было дальше: ″Ты больше их не видел?″ Вы ответили, положительно: ″Видел. Но об этом потом. А теперь пора промочить горло″. Возражать вам не стали: ″Давай! За нашу горькую бабскую долю″. Вы, вроде, не против, что доля, может быть, действительно горькая. Но имея в виду вообще всех советских баб: ″Их даже здесь, на Сахалине, больше чем мужиков. Отсюда дисбаланс и известная напряжёнка в половом вопросе″. Таких заявлений им, наверно, не приходилось слышать, тем более от молодого человека. ″Какой же ты умный! – восклицают. — Сколько тебе лет?» Уж больно в их глазах вы выглядели зелёным. Вы отвечаете, что столько же, сколько и Славке, то есть 24. ″Оба вы молокососы по сравнению с нами, старухами″, — печально резюмирует тётя Аня. ″Да уж прямо-таки старухи! – льстите вы им.
— Ну зачем ты так, Жень: ″Льстите″. В отличие от тебя я действительно не считал их старухами…
— Считали, не считали, но сколько им лет, спросили, добавив: ″Если не секрет″. ″А сколько дашь? ″ – интересуется тётя Аня, и глазки у неё игриво оживляются. Оговорившись, что боитесь ошибиться, вы делаете предположение, что обе они наверное пребывают в том возрасте, когда распяли Христа. ″Сколько же ему тогда было?″ Вы отвечаете, что 33. ″Ну вот, в самую точку, так что пора уже и честь знать на этом свете″, — мрачнеет снова тётя Аня. ″А мне тогда об этом стоило подумать ещё раньше, годика два назад″, — меланхолично соглашается с ней тётя Шура. Вы же, отметив, что бабы никогда особым пониманием не отличались, принимаетесь утешать их: ″Жизнь такая прекрасная штука! И особенно, если окрашена сексом. А вы такие аппетитные, такие сладкие!″ И просите разрешения поцеловать и одну и другую в качестве доказательства этого. ″Нашёл ещё чего предлагать″, — возражает тётя Аня. ″Нет, почему же, давай попробуем с зелёненьким, — не соглашается с ней тётя Шура. – Только давай перед этим ещё пропустим по одной… Для храбрости″. Верно я рассказываю?
— Верно.
— Выпили, закусили капустой. И вы, Женя, лезете к ним через стол целоваться. Из-за тесноты делать это, наверно, не очень удобно. И тем не менее получается неплохо: тётки охотно раскрывают вам свои губы и даже не протестуют против того, что ваши руки задерживаются на их буферах. ″Целоваться ты можешь″, — даёт одобрительную оценку только что происшедшему тётя Шура. ″Да, — подтверждает и тётя Аня, — а то мы уж грешным делом думали, что ты совсем уж того, мальчик″. ″Мальчик, мальчик! – живо подхватываете вы. – И целоваться только-только научился и чувствую, что мало ещё опыта. Поэтому не мешало бы продолжить столь удачно начатую практику″. Пододвинув вплотную к ней свою табуретку, вы обнимаете её правой рукой за талию, а ладонь левой пытаетесь просунуть за пазуху: ″А что там у вас такое, мадам? Можно взглянуть?″ Та отбивается, бормоча, что туда нельзя… ″Почему?″ – недоумеваете вы. ″Да что ты пристал как банный лист! Убери лапы!″ Она резким движением освобождается от ваших объятий, выкрикнув: ″Не для тебя это! ″ ″А для кого? – с нарочитой печалью в голосе смеётся тётя Шура. – Славик! Где ты? Ау!″ ″Вот именно, где вы, Славик и Ванечка?″ – подхватываете вы её реплику. И обогнув стол с другой стороны, подходите к ней и приклеиваетесь к её рту губами. Одна ваша рука при этом удерживает её за плечи, а другая — за подбородок. Поцелуй затягивается и прерывается только за тем, чтобы открытым ртом схватить немного воздуха.
— Как ты об этом, малютка, догадалась?
— И из произнесённых ею слов: ″Ух ты, чуть не задохнулась″.
— Подишь ты!.. Ну. ну, продолжай…
— Не противится она, и обнаружив вашу ладонь у себя на груди. Погладив малость эту заметную выпуклость и даже чуточку помяв её, вы вдруг оттягиваете пальцами верхний край её платья: ″О, да тут такое богатство!″ И интересуетесь, какое ему название.″А ты не знаешь? – смеётся она. — Вот ещё младенец несведущий нашёлся!″ Согласившись с этим определением, вы говорите, что попытаетесь отгадать: ″Женщины, выходя из дома, обычно их прячут эти драгоценности в бюстгальтер … Кстати, как славно, что за поздним временем его уже там нет!.. Так вот, по-русски бюстгальтер буквально значит «титькодержатель». А раз так, значит то, что я вижу, можно назвать титьками. И какие же они большие и притягательные! Можно их извлечь на свет божий?″ С этими словами вы вытаскиваете наружу обе эти титьки и, опустившись для удобства на колени, начинаете легонько поглаживать их, а потом и прикладывать к ним губы. ″Как ты говоришь, притягательны?″ – только и спрашивает тётя Шура. Разве не так всё было?
— Всё так!