Она улыбнулась. Её улыбка стала шире, когда я робко просунул руку под плащ и коснулся её груди. Под тёплым, шерстяным плащом, который можно использовать как одеяло, женщина была обнажённой, и я чуть не задохнулся от восхищения – таким нежным и шелковистым было её тело.
— Трогай меня, не бойся, — выдохнула лесная дева, — ты можешь делать со мной всё, что пожелаешь, я в полной твоей власти…
Рядом раздались торопливые шаги, и по-детски тонкий голосок торопливо произнёс:
— Господин, ваша мама просила вас прийти…
Я быстро взглянул на Оксану. Она ласково погладила меня по лицу.
— Ступай, родной. Сегодня ты принадлежишь Шанталь, но завтра… и потом… ты – наш!
Когда я вернулся в шатёр, мама сидела возле жаровни, закутавшись в плащ. Я сел рядом и обнял её за плечи. Мама благодарно прижалась ко мне и задрожала.
— Замёрзла? – спросил я.
— Немного, — ответила она, — а ты как? Привык?
— Не совсем ещё. Ты всегда была со мной, всегда любила… а теперь меня любит почти полсотни таких красавиц, что становится страшно.
— Не бойся, глупый! Мы – дочери Лилит, для нас любить тебя такая же естественность, что для тебя дышать. Просто пей нашу любовь, живи ею – и мы будем счастливы…
Она резким движением сбросила плащ и оказалась полностью голой – как любой из ночей, только теперь я уже мог не сдерживать себя: сейчас мама принадлежала мне целиком, и никакие запреты и законы не могли помешать нам вернуть неразрывный союз матери и дитя… Мама поцеловала меня – не так, как целовала обычно, не как сына, но как мужа, как возлюбленного, как хозяина. Она стала торопливо стягивать с меня одежду, награждая поцелуем каждый освобождённый от прикрытия участок тела. Наконец, нас более ничто не разделяет. Осталось сделать последний шаг, чтобы снова стать одним. И мы его сделали. И я… И она…
Мама легла на спину, широко разведя в стороны колени, и я вернулся в её лоно, откуда был незаконно вырван. Не встречая ни малейшего сопротивления, я восстанавливал разрушенную гармонию. Лишь раз мама громко вскрикнула, и я, решив, что делаю больно, хотел немедленно остановиться. Но она уже вцепилась в меня, не желая отпускать. Я вошёл во всю длину и замер, вытянувшись на мягкой, покорной маме. Не было бешеного совокупления, не было вычурных ласк. Слившись в единое целое, мы просто лежали и наслаждались нашим единением. Я думал, в нём больше нет мест для кого бы то ни было, но когда вошла Николь, это не внесло диссонанса и не помешало нам. В темноте она быстро разделась и легла рядом. Я почувствовал её руку на своём лице, вскоре сменившуюся губами. Несколько восхитительных минут мама и Николь делили меня между собой, потом девушка с неменьшим желанием набросилась на мамин ротик. Мама снова вскрикнула, я почувствовал, как по её телу пробегает дрожь, а внутри вдруг стало горячо-горячо…
— Кончила? – шепнул я в темноту. Мама прижалась к моей щеке горящим от стыда и сладкой муки лицом и кивнула. Всё было новым, непривычным, пугающим… Знакомая слабость в основании позвоночника вдруг превратилась в яростный пожар, и я, не сдерживаясь, застонал; казалось, я буду изливаться в мамины глубины, пока во мне не останется ни капли. Мама запищала от восторга и боли и прижала мою голову к своей груди. Каждый удар родного сердца – как рождение звезды на ночном небе…
Рядом нетерпеливо завозилась Николь – она больше не была чужой. Тихо засмеявшись, мама притянула её к нам. Глаза уже привыкли к темноте, так что я мог оценить красоту их поцелуя, уже ничем не сдерживаемого, свободного и прекрасного.
— Госпожа, — тяжело дыша, позвала мама, — господин… любите вашу малышку… делайте с ней что захотите… я в вашей власти…
Снаружи неслышно цвела ночь… Беззвучно цвела наша любовь… Сплетались пальцы, чтобы больше не разжиматься и не отпускать… Сплетались тела, чтобы растворяться друг в друге и забыть о существовании разлук, болей, печалей… Когда сил совсем не осталось, они рассказали мне, что давным-давно жил на земле крошка-ангелочек, которого люди ненавидили и боялись, сами не зная, за что; его гнали отовсюду, никто не желал подать ему руку или утешить. Только один человек впустил ангелочка – не только в свой дом, но и в своё сердце. Окружающие решили, что человек этот безумен, а значит, опасен. Его схватили, пытали, заставляя отречься от ангелочка, но как человек мог поступить так с той, чья жизнь теперь цвела в его груди. Человек остался верен ангелочку, своей богине, и умер. Напоенный его кровью, ангелочек жестоко отомстил убийцам, показав, что боялись его всё же недаром. Милосердная Богиня вернула ему человека, и он нарёк ангела Лилит, что значит «Дарующая жизнь ночью». Лилит заключил возлюбленного в объятия, но их единение не может длиться вечно, человек должен возвращаться на землю.
— И тогда Лилит сотворил нас, — шептала Николь, ласково приглаживая мои встопорощенные волосы, — здесь, на земле, мы должны заботиться о нашем мальчике, его счастье для нас – это смысл всего нашего существования. Кто-то из нас становится его мамой, а другие приходят потом, чтобы напоить его своей любовью. И для нас нет большего наслаждения, чем знать, что возлюбленный счастлив и доволен.
— Э-это я?.. – поражённо прошептал я.
— Да, — девушка ненадолго приникла к моим губам и вскоре уступила место маме. Я жадно пил её тёплое дыхание, чувствуя, как тело снова просыпается для ласк и любви.
— Раз в тысячу лет, — шептала мама, лаская пальцами пробудившуюся плоть, — мы собираемся вместе и бросаем жребий. Ту, кому он выпадает, оплодотворяют железные псы… О, они любят её в течении нескольких дней, не щадя своей рабыни, и сперма их так же густа и вкусна… Пока ты не родишься, это непередаваемое наслаждение – ощущать тебя в себе, ощущать наше единство. Но и после рождения ты принадлежишь только своей матери, и никто, даже Лилит, не имеет на тебя права. И только, вкусив твою невинность, она должна впустить к тебе других дочерей. Таков наш закон…
Я быстрыми, судорожными толчками излился ей в ладонь. Мама стала жадно слизывать семя, а Николь, точно истомлённый жаждой путник, припала к моим губам.
— Приказывай, любимый мой, — простонала она сквозь поцелуй, — мы сделаем всё, что ты прикажешь! Прикажи убить себя, и я с радостью всажу в свою грудь меч, прикажи отдаться грубому, жестокому мужлану, и он испустит дух, кончая в меня без передышки. Прошу, мальчик мой, единственный мой, родной, что мне сделать?
— Просто будь со мной, — выдохнул я, — и другим передай. Если всё так, как ты говоришь… если это правда, я хочу, чтобы вы всегда были со мной. Ни одну не отпущу, поняла?
— Да, возлюбленный.