ШАНТАЛЬ, или Прелюдия
(Дочери Лилит)
Часть первая
Граница Северного Тора и Саомы проходит по реке Немжа, по обеим сторонам которой возвышаются пограничные заставы. В одной из них – заставе Барвальск – я родился и тринадцать лет прожил с матерью. Моя мать – начальник пограничной стражи Шанталь Кри, высокая, статная красавица с короткими волосами цвета свежевыпавшего снега. Наверное, мне стоит гордиться, потому что из всего полуторатысячного населения заставы я единственный, кто видел маму голой – многие из пограничников подбивали к ней клинья, о чём потом жестоко жалели. Её боялись диверсанты, к которым мама не знала пощады, боялись пресловутые сердцееды, которых она на дух не переносила, а так же все остальные – просто так. Наверное, в Барвальске только двое не боялись маму – я и Каролина. Это мамина подруга; после гибели мужа, павшего в очередном бою, она по закону страны перешла в собственность сына, который, не долго думая, превратил её в общинную рабыню, за что получил полновесную сотню золотых желудей. Не смотря на это, мама доверяла и любила Каролину и во время дежурств оставляла её со мной.
Что касается меня, то могу сказать, что небеса подарили мне самую прекрасную, самую заботливую, самую нежную мать на свете. Не раз старшие мальчишки насмехались надо мной, уверенные, что моя мать – последовательная мужененавистница и держит меня в чёрном теле. Когда мама ещё затемно возвращалась с дежурств, пахнущая кровью, железом, дымом, и, избавившись от доспехов и пропотевшей одежды, забиралась ко мне под одеяло, внутри всё замирало, и не существовало больше ничего, кроме тёплых материнских рук и губ. Тогда не было ничего предосудительного в том, что мать и сын не стыдятся своей наготы друг перед другом. Это сейчас, когда чужой человек бывает ближе собственных детей или родителей, люди выдумывают всевозможные запреты, лишь бы избежать ненужной на их взгляд нежности и искренности. У нас всё было иначе. Однажды мама, отшив очередного воздыхателя (тот потом месяц носил свинцовый компресс на правом глазу), сказала, что один-единственный мужчина, которому она отдалась, был нужен только ради того, чтобы стать матерью…
Но я не хочу вводить читателя в заблуждение: моя жизнь вовсе не была такой радужной, как может показаться. Дело было не в выматывающих тренировках, которым нас подвергали каждый день, не в том, что моё будущее – будущее пограничника – было определено за меня. В последние годы отношения с соседями быстро портились, и едва ли не каждый день то тут, то там границу пыталась пересечь разнообразная сволочь. Пограничники гибли редко, но это всё-таки происходило, и каждый раз, когда мама уходила, всё моё существо разрывалось на части от страха. Я ничего не говорил ей, чтобы не мучить, но сам чувствовал, что всё это неправильно, что ей – такой ласковой, такой понимающей – просто нечего делать здесь, среди тупой человеческой злобы, незачем подвергать опасности свою жизнь. Да, я понимал, что мама делает важное дело, защищая свою страну и её беззащитных жителей, так же понимал эгоистичность своего страха остаться одному; но разве не было преступлением вынуждать женщину брать в руки оружие и отнимать жизни, хотя создана она Богиней по образу Своему и подобию совсем для другого?
От мамы у меня ещё получалось скрывать свои чувства, но вот Каролина, похоже, всё быстро поняла, ведь она всегда была рядом, когда мама отправлялась на дежурство. С женщиной мы тоже быстро сошлись, не то, чтобы подружились, но я доверял ей. Однако не настолько, чтобы всё сразу же рассказать.
Всё изменилось в одно утро. Ночь я провёл практически без сна – никак не мог заставить себя уснуть; страх вгрызался в душу голодным зверем. Ближе к рассвету я, наконец, задремал, и тут же в дверь застучали. Недовольно сопя, Каролина пошла открывать, и я услышал голос Тедерика Сола, маминого заместителя. Я не дослушал, вскочил и, наспех одевшись, бросился из дома, оттолкнув пытавшуюся задержать меня женщину. Я не видел, куда бегу – перед глазами всё плыло, и дело было не только в утренних сумерках, тем не менее ноги сами нашли дорогу к лазарету. Я ворвался внутрь, и тут же мне в плечи вцепились цепкие, сильные руки врача. Усталый мамин голос произнёс:
— Отпусти его, Дориан.
— Тебе лучше отдохнуть, — ответил врач, — наедине, — и насильно потянул меня к выходу.
— Я могу отдыхать, только когда мой сын рядом, — в мамином голосе послышалась явственная угроза, — пожалуйста, господин целитель…
Он вздохнул, отпустил меня и вышел.
Внутри было темно, свет шёл только от свечи. Мама полулежала, опираясь спиной на стену, и большей частью была скрыта в тени. Но подойдя ближе, я увидел, что левое плечо у неё целиком перебинтовано. Ноги подкосились, и я буквально рухнул на стул. Мама испуганно потянулась ко мне.
— Что ты, глупенький? Это же всего лишь царапина! Даже кость не задета, только мякоть пропороли…
Я молчал, пытаясь побороть подступающие слёзы. Я же мужчина, говорил я себе, что это за постыдная слабость? Я будущий пограничник, я должен быть горд за то, что мы защищаем свою страну и в любой момент готовы отдать за неё жизнь…
Из груди вырвался глухой стон, сухой плач, и тогда мама испугалась по-настоящему. Не обращая внимания на боль, она крепко прижала меня к груди, привычно пахнущей кровью, потом, смертью. Но это была грудь моей матери, женщины, которую я любил, которую вожделел, когда мы, обнажённые, лежали в одной постели душными летними ночами. Мама – грозная, беспощадная мужененавистница Шанталь Кри – гладила меня по голове, целовала, шептала разные нежности, но это больше не помогало, всё это не могло избавить меня от страха за неё. Тогда-то я и понял, что пора положить конец затянувшемуся безумию. Если не сделать этого сейчас, может быть, потом попадётся кто-то более удачливый, и мама не отделается одной лишь «царапиной». А я… я, наверное, просто сойду с ума.
Спохватившись, я вскоре ушёл. На прощание мама сказала, что пока она здесь прохлаждается, за мной будет присматривать Каролина – по этому поводу женщина была отдана в моё распоряжение (от этой фразы меня передёрнуло – уж к кому-кому, а к маминой подруге я никогда не относился как к общинной рабыне и рабыне вообще).
Когда я вернулся, Каролина тут же бросилась ко мне с распросами, но заметила, в каком я состоянии, и только робко спросила:
— Приготовить завтрак?
Я рассеянно кивнул, а сам схватил мешок и стал набивать его вещами, которые, как я думал, нам пригодятся в пути. Неожиданно ко мне подошла Каролина и крепко обняла. Я попытался отстраниться, но быстро передумал – душа требовала объятий, нежности, понимания. Женщина прошептала:
— Не спеши, маленький. Давай, подождём, когда Шанталь вернётся домой. Тогда ты сможешь поступить правильно… – она и не думала осуждать меня, и я сдался. Каролина накормила меня завтраком, и я, любуясь её ловкими, добрыми руками, подумал о том, какой всё-таки идиот её сын, раз променял свою мать на золото. В моих глазах женщина стоило столько же, сколько уходило у страны на содержание всех своих пограничных постов.
Каролина перехватила мой взгляд, когда я засмотрелся на огромный вырез платья на груди – как рабыне, ей полагалось носить жалкие обноски, которые мало, что скрывали, – и понимающе усмехнулась. Стараясь скрыть смущение, я стал собираться на тренировки, но женщина неожиданно остановила меня.
— Ничего страшного, если ты один день пропустишь, — сказала она, — тебе надо отдохнуть от того, что сегодня случилось.
Я растерянно посмотрел на неё.
— Как?