— Да нет, прут в совершенно нетронутом состоянии.
— Наверно он тут лишь в качестве всего лишь запасного, и еще не использовался.
— Вот какая удача! — кричит моя тётя. — Теперь я буду в состоянии высечь тебя розгами и привести в состояние приступа, чтобы ты смог поебать и меня. А ты потом сможешь высечь и меня, если только это приведёт к повторной ебле, сзади или спереди, как тебе будет угодно.
— Ты — ангел, моя дорогая жена, и я попытаюсь оставить довольными оба отверстия. Какой же это ужасный позор, что с такой великолепно сделанной женой, данной мне Богом, я вынуждён прибегать к иным стимуляторам, чем взгляд на твои захватывающе изящные пропорции… Но я предполагаю, чтов этом виноват возраст, который ослабляет нашу чувствительность.
— Ты прав, мой дорогой Джон. Что же касается меня, я имею обыкновение считать твой милый петух хоть и старым, но достаточным для себя. Но мне необходимо возбуждение от чего-то юного, что дало бы мне реальный избыток наслаждения, требуемого моей конституцией. Так найди же его, мне без этого нельзя! Разве это не позор, что я, идя навстречу всем твоим маленьким капризам, вижу, как ты с готовностью обходишь те возможности, которые встречаются на моём пути. Как бы мне хотелось сделать этого моего племянника более достойным нас. Вот было бы здорово, если бы нам удалось превратить его в великолепный лакомый кусочек, одинаково пригодный для нашего взаимного удовлетворения.
-Согласен, моя дорогая. Надеюсь, воздух Кента и больше мужского ухода помогут всё же развить его несколько ограниченный рост. А и под твоим наставничеством он сможет всё же оказаться не столь уж плохим объектом, как ты, кажется, думаешь. Во всяком случае, он может служить как pisaller (фр. – крайнее средство), пока не подвернётся что-нибудь получше. Но тебе следует действовать осторожно, поскольку он кажется таким скромником, словно девица.
— Мой дорогой Джон, твои скромники всегда делают лучше, если хоть раз их объездить. Мне только жаль, что его телосложение не очень-то отвечает моим вкусам, но посмотрим. А сейчас давай-ка разденемся до гола и займёмся лучше применением этого счастливо обнаруженного нами прута — эта вещь нам теперь более всего нужна и желанна.
Тётя быстро скручивает свои великолепные локоны и так же быстро раздевается догола; доктор действует подобным же образом. К удивлению моему, выглядит он хорошо скроенным, мускулистым, полным, красивым мужчиной, с большой хорошо наполненной парой стручков. Его хуй всё ещё склоняется головкой вниз, но его размер несомненно уже стимулировался возбуждающем характером беседы и воспоминаний.
Я вдруг чувствую, что, если бы я посмел, то вбежал бы в их комнату и принялся бы сосать, чтобы придать ему такую чопорность, с какой он немедленно удовлетворил бы жадное влагалище моей великолепной тёти. Как бы это было восхитительно! Но нет, нет!
Между тем моя тётя строгим голосом приказывает доктору приблизиться:
— Идите сюда, сэр, я должна отхлестать вас! Вы не с справились со своими обязанностями, возложенными на вас в последнее время. И вообще вы — очень непослушный мальчик.
Доктор, приняв вид школьника, просит простить его на сей раз, но его учительница остаётся непреклонной и, схватив его рукой, затаскивает на свои широкие и массивные бёдра, одной рукой обхватывает его талию, хватается за его петух и начинает колотить по его заднице, причём по настоящему серьезно и явно во всю силу своей мощной руки, так что я подумал, было, что доктор вот-вот закричит. Но он принимает всё это без ропота, только извиваясь своими жирными и гладкими ягодицами, что скорее вызывает удовлетворение, чем сострадание. Явно почувствовав значительное давление его дрекола и достигнув точки, когда её собственные страсти наибольшим образом начинают играть в глубине души, моя тётушка поднимает его и говорит:
— Теперь мне следовало бы поместить тебя в рассол, но поскольку твои красные ягодицы чересчур велики, чтобы поместиться туда, посолю-ка я вместо этого шило. Так что подойдите сюда, сэр, и позвольте мне поместить этого необузданного парня в мою лохань с рассолом, где, обещаю, солёная морская вода вскоре собьют с него спесь.
Подозреваю, что этот смахивающий на ребячество похотливый разговор нравится им обоим. Что касается дяди, который, поднявшись, демонстрирует теперь намного более прекрасное оружие, чем я ожидал, то он продолжает симулировать боязнь дальнейшего наказания, и умоляет отпустить его:
— Ведь я был уже достаточно наказан, дорогая!
И так далее, и тому подобное.
Тётя, однако, подведя его за дрекол к кровати, падает сама на её край и, откинувшись назад, прижимает свои огромные бёдра почти к самому своему животу, являя моим вылезающим из орбит глазам свой потрясающий оранжево-розовый разрез, весь покрытый пеной, ибо операция заставила её щедро потечь. Я никогда не видел столь просторного влагалища с таким обширным треугольником между губами и началом ягодиц, красиво покрытых великолепными завитками.
-Там, сэр, — место вашего наказания. Но прежде, чем ваш неприличный петух будет туда заключён, вам следует преклониться перед входом и поцеловать его.
Доктор, словно ничто другого и не желая, наклоняется и гамаюширует её. Причём настолько хорошо, что её могучая задница извивается под его головой, так крепко прижатой её рукой, что я чуть, было, не подумал, как бы она там целиком не утонула. Наконец, тётушка с криком восхищения потекла. Доктор, торопливо пожрав всё это, встаёт и без дальнейших церемоний суёт своё крепко вставшее оружие в её великолепное жаждущее влагалище — до рукоятки, до стручков.
Ещё несколько минут, и он там мокнет, судя по видимым мне конвульсивным движениям её задницы, — тётя явно наслаждается этим. Вскоре у них проявляется склонность к более активным действиям, её роскошные ноги заброшены ему на спину, и она начинает встречные движения вверх и вниз. И эта их активность оказывается большей, чем я, возможно, в любом случае ожидал от них. Принимаются они за это довольно энергично и трудятся в течение более длительного времени, чем я опять-таки ожидал. Но вот могущественный кризис наступает и проходит с такой энергией и в такой страстной борьбе, которые только и достойны силы и вещества двух бойцов-любовников. Я могу видеть, как её влагалище снова всё покрывается пеной, пена заметна и вокруг корней очень представительного, увеличенного размера дядюшкиного дрекола.
Затем они целых двадцать минут лежат в очевидной апатии, но по конвульсивным пульсациям их тел можно судить, какими восхитительными восторгами экстаза они наслаждались.
Первым поднимается дядя. Но только для того, чтобы тут же склониться и жадно вылизать языком все пенящиеся следы их былого пыла, которые покрывают широко раскрытый вход в её великолепно демонстрируемое влагалище. Как только это проделывается, она также поднимается и, забросив свои руки вокруг шеи доктора, притягивает его рот к своему и, кажется, высасывает его влажные губы. Это продолжается несколько минут. После чего моя тетя переворачивает его спиной на кровати и берётся за длительное сосание его дрекола, теперь безвольно повисшего, но всё ещё нормальной толщины.
— Благодарю тебя, — заявляет она, — за то большое удовлетворение, которое ты дал мне. Это было почти столь же хорошо, как в первые дни нашего союза.
Поиграв и пообнимавшись на кровати ещё какое-то время, она говорит:
— Раз ты обещал мне двойную дозу, нам придётся прибегнуть к некоторому новому небольшому наказанию.