Романтика похоти. Т. 2 гл. 5 — моя тётя миссис Браунлоу

Романтика похоти. Т. 2 гл. 5 - моя тётя миссис Браунлоу

— Да, моя любовь. Но помните, что вы обещали мне, что я сам сделаю свой выбор, в какой храм принести свою жертву?

— Мой родной Джон, ты же знаешь, что, будучи однажды хорошо выебанной, я не пренебрегаю и задним отверстием. Наоборот, оно теперь даже предпочтительней. Что тут непонятного?

— Что ж, тогда поднимаемся?

— Поднимаемся.

Дальше дядя просит тётю:

— Встань на колени на край кровати и выставь свою великолепную задницу для моих розог.

Она немедленно так и делает. И всё это прямо перед моими глазами! Моему взору предстают и великолепное большое и широко открытое влагалище, и весь розовато- коричневый ореол вокруг прелестного забоя, над которым виднеются небольшие белокурые локоны небывалой красоты. Должен ли я говорить, что мой собственный Джон Томас пребывает во всей своей гордыни и боеготовности и вот-вот взорвётся от возбуждения. Мой дядя берёт в руки прут, и, как только тётя занимает веленное ей положение, размещается позади неё. Левая рука его просовывается ей под живот, чтобытереть клитор, а правая остаётся свободной для нанесения любого количества ударов. И, должен признаться, как и она раньше, он не щадит прута; и моя тётя точно также не произносит ни слова или даже признака жалобы. Лишь начавшаяся вскоре извиваться громадная задница оказывается способной показать, насколько возбуждают её розги.

Изящная сливочно белая кожа становится алой от крови, выходящей на поверхность от полученных ударов. Окрашивание в красный цвет сопровождается явным движением трепета двух её великолепных сфер, пока дядя также не показывает, как великолепное зрелище стимулирует его не столь легко возбуждаемый организм: его хуй встаёт и твердеет. Рука тёти скользит туда.

— Я вижу, ты также готов, как и я, — объявляет она и разворачивает своё тело вдоль кровати, но оставаясь по прежнему на коленях.

Доктор взбирается позади неё и, сначала наклонившись, вылизывает языком пену у неё на влагалище, поскольку она уже однажды потекла; а затем катит свой язык по красивому углублению к восхитительному забою и просовывает его туда, насколько можно. После чего поднимается на колени и погружает свой повеселевший дрекол ей во влагалище для двух или трех толчков, а затем вынимает его хорошо смазанным и, переместив своё достоинство к её изысканному забою, одним единственным толчком погружает его туда по самую рукоятку. Тётя вздрагивает от восхищения и издаёт крик:

-Ах! Я чувствую, как он проник к самым моим внутренностям!

— Я доволен, — говорит доктор. — Как изящно сдавливает твой сфинктер мой счастливый дрекол!

Он смотрит вниз на её великолепные ягодицы и с явным удовольствием дотрагивается до них руками. Я вижу, как тётина рука крадётся вниз к влагалищу, и могу заметить, что она активно трёт клитор.

— Ну же, не будь таким праздным! — вскоре выкрикивает она дяде. — Начни же, наконец, те восхитительные движения, которые я жду оттебя.

Он делает это — они делают это. И вот такая волнительная сцена — видеть столь великолепную женщину с такой могучей задницей во всей агонии удовольствия, — этого я больше не мог вытерпеть и, схватив в руку свой разрывающийся дрекол, двумя или тремя быстрыми движениями вверх и вниз, и крепким сжатием ствола вызываю восторженный экстаз столь сладострастного икрометания, что тут же теряю сознание и грохаюсь на пол.

Повезло ещё, что тётя и дядя так увлечённо заняты, что случись землетрясение и закачайся наш дом, они этого бы не ощутили. А то, что я только свалился со своих коленей, — ни в коем случае ни на один момент помешало их удовольствию. Я, должно быть, был без чувств несколько минут, поскольку, придя в себя и оказавшись в состоянии возобновить своё наблюдение, нахожу, что их кризис прошёл, но что дядя всё ещё продолжает пребывать в узкой ячейке.

— Какое же это наслаждение! — восхищается он, пристально и с явным удовольствием разглядывая всё ещё трепещущие ягодицы божественной задницы под ним.

Никто не спешит, и значительный промежуток времени они пребывают в этом отдыхе маслянистости. Наконец, его петух, уменьшенный в объёме, выскальзывает из тесного соседства с ним. Тогда, поднявшись, и с помощью друг друга они спускаются с кровати и тепло обнимают друг друга, целуются, в том числе с помощью языков.

— Благодарю тебя за столь восторженную еблю! — говорит тётя и садится на свое биде, снова демонстрируя необычайно прекрасное развитие своих великолепных форм.

Дядя же использует для очищения раковину. После этого они надевают свои ночные рубашки, задувают свечи, и падают в кровать.

Я тут же спешу добраться до комнаты моих сестер. Петух мой стоит и более крепок, чем когда-либо. Вхожу тихо — все спят. Обе сестрёнки лежат головами между бёдер друг друга — наверно заснули после взаимного гамюширования. Мисс Френкленд очевидно ждала меня, но не в силах преодолеть сонливости, приткнулась прямо на кровати, обнажив на самом краю свою прекрасную волосатую задницу, наверное чтобы привлечь мое внимание, когда я приду.

Так что, тихо приблизившись и посветив перед собой, я плюю на ладонь и, смочив конец своего дрекола, очень мягко ввожу его в её всё ещё восхитительное влагалище. Мне удаётся полностью завладеть им прежде, чем я прикладываю свой палец к её забою, а мою другую руку — к её клитору. Она ещё спит, но уже со свойственной ей силой непреднамеренно обнимает меня. Тогда я внезапно начинаю активное и энергичное движение, которое немедленно будит её от сна. Она столь же готова к состязанию, как и я, и через очень немного минут мы направляемся самым восторженным курсом к интенсивному наслаждению, и с такой энергией мечем икру, что она интересуется:

— Что же вас так перевозбудило?

Так как я стою у края кровати, а она лежит на ней, свесив с края её угла своё прекрасное седалище, то такое неудобное положение не может продолжаться и дальше; не говоря о том, что я всё ещё одет. Так что я ретируюсь и принимаюсь раздеваться. Мои сестры продолжают спать, несмотря на всё это. Но когда мы начинаем готовить всё необходимое для оргии, которую вознамерились устроить, — доставать дилдо и берёзовые прутья, обе эти наши любимицы поднимаются и тут же раздеваются до гола. Три дорогих мне существа проявляют любопытство, чтобы узнать:

— Что так долго задерживало вас?