Ее переполняла эйфория. После оргазма, похожего на припадок эпилепсии, в Лизе разлилось такое запредельное счастье, такое вселенское удовлетворение — она и не предполагала, что людям дано испытывать такое. Каждая клеточка ее пела; глубинное счастье переполняло Лизу и вытекало из нее, как мед из улья. Лиза вдруг осознала, что она любит и любима; осознала, что она женщина, и что она, наверное, забеременеет от любимого — да, она твердо знала — любимого человека. Мужчины. Любимого…
— Ты что наделал со мной? Хулиган? — мурлыкала она Валере, пытаясь осознать происшедшее. — Как ты измучил меня!…
— А ты сильно мучалась?
— Я… — Лиза замолкла, серьезно глядя на Валеру. — Это нельзя описать. Я не могу. — И вдруг порывисто кинулась обнимать его: — Мне было так хорошо!!! так хорошо… и сейчас мне так хорошо!..
Она исходила неизбывной благодарностью Валере за все пережитое. У Валеры блестели глаза. Он гладил Лизу, прижавшуюся к нему, и тоже пытался осмыслить то, что произошло — свою жестокость, Лизины сладкие мучения, их безумный оргазм…
— Тебе было стыдно?
— Было. Ужасно стыдно было. До жути. А сейчас — совсем не стыдно, ни капельки! — Лиза положила руку Валеры себе на лобок. — Лежу голая, совсем голая с голым парнем, — и не стыдно. Наоборот — так хорошо, что мы голые – вместе; так близенько, тепленько… — она удивленно засмеялась. Лиза, проницательная, насмешливая, была сейчас так ребячлива и наивна, что умиленный Валера не верил своим глазам.
— Тебе было больно?
— Больно? Не знаю. Было больно, почти больно от твоих… твоего… ты понимаешь меня, да? Было так хорошо, что почти больно! — вывела она формулу и, довольная своим красноречием, потерлась щекой о Валеру. После оргазма она стала такой ласковой, что Валера снова и снова не верил происходящему (и даже плакал украдкой). Лиза оказалась чистейшим, нежнейшим воплощением ласковой женственности.
— А когда… под самый конец, когда мы вместе… — тебе было больно?
— Под конец? — Лиза приподнялась на локте и внимательно посмотрела на Валеру. — Под конец было так, что я почти ничего и не помню. Под конец было что-то… я не могу рассказать. Припадок какой-то. Меня что-то разорвало внутри, и я видела свет. Волшебный свет, такой мерцающий, он был внутри меня, и я видела его. Я не знаю, было ли больно, потому что в тот момент я была не совсем я. Понимаешь? Я вышла в какое-то другое измерение, и там было… Я не могу это описать. Со мной никогда такого не было, я и не знала, что так бывает. Что это было? — и она доверчиво и вопросительно посмотрела на Валеру.
(Он поздравил мысленно себя с полной победой: Лизе не было больно! Это значит, что он смог возбудить ее так, что влагалище пропиталось соком до предела, и в оргазме она ничего не заметила…)
Валера вздохнул — и стал рассказывать ей о сексе, об оргазмах, о своей жизни, о своей любви к ней. Впервые в жизни он говорил с ней доверчиво, открыто, без колкостей и выпендрежа, — а Лиза слушала и внимала ему душа-в-душу. Внезапно она рассмеялась — тихо, счастливо…
— Что ты?
— Ничего. Обычно все начинают с поцелуев… А мы ведь так и не поцеловались ни разу!
И Валера впервые прильнул к ее губам…
***
Второй день рабства прошел в пределах Валериной постели — в полном опьянении рабовладельца и рабыни друг от друга и от своих тел. Они совокуплялись помногу — так часто, как только позволяло возобновленное желание. Валера, заглушая чувство вины за вчерашнюю «закалку стали» — из огня в лед, — выполнял любую прихоть своей рабыни, угадываемую по глазам и дыханию (правда, обставлялось это в форме «я повелеваю…»).
И все же – гордость и торжество переполняли Валеру, пели в нем, странно смешиваясь с раскаянием; Валера чувствовал, что он – вечный дуэлянт, посягающий на первенство в яркости, обаянии, остроумии — одержал блистательную победу в самом главном: стал авторитетом и учителем в любви.
Лизе было все-таки немного больно; всякий раз, когда Валера входил в нее, она морщилась, хоть потом и отдавалась ему без оглядки. Когда Лиза впервые встала — под ней обнаружилась целое море засохшей крови; она сильно перепугалась, и Валере пришлось объяснять ей все сначала…
Стремясь подарить ей наслаждение без мук и преград, он вылизывал ее между ног, щедро и страстно, и Лиза, обезумевшая от счастья, кончила за два дня одиннадцать раз. От стольких оргазмов она слегка обалдела, и в движениях, в речи, во взглядах ее появилась блаженная медлительность. Любовный транс не отпускал ее, и она глядела на Валеру так, что у него мурашки бежали по телу, втекая вноющий член. Несколько дней назад Валера отдал бы за один такой взгляд полжизни.
Никакой контрацепции не было: Валера с удовольствием наполнял стонущую Лизу спермой, и делал это совершенно сознательно: страх за обладание Лизой не покидал его, и он хотел привязать ее к себе всеми возможными средствами.
***
На третий день Валера решил «вернуться в жизнь». Решение стоило ему больших усилий, ибо хотелось только одного: не отрываться от Лизы ни на секунду и никогда.
Лиза растворилась в любовной эйфории с головой — и просто не понимала, что на свете есть что-то, кроме их любви. Умница, будущее светило науки и философии, Лиза позабыла обо всем на свете: любовь сделала ее другим существом, другой Лизой, и она не желала возвращаться в прежний мир. От насмешливости не осталось и следа; солнечность ее натуры раскрылась в полную силу, и Лиза была открыта, непосредственна и нежна так, как только позволяла ей большая-пребольшая ее душа. Валера благодарно понимал это…