Лиза тоже раскраснелась; в глазах прыгали бесенята. Волна азарта наполняла и ее, но отдавалась не ясностью, а волнением, исходящим откуда-то из глубин женского естества. Она кружила голову кипящим туманом, обволакивала мозг, растворяла мысль… Это было как погоня или катание на карусели. Привычная ясность математика была вытеснена страстью — Лиза не владела собой.
Это и подвело ее…
***
Лиза проигрывала партию за партией. Это была катастрофа: она проиграла уже неделю рабства и, пытаясь отыграться, только увеличивала свой долг.
Наконец она откинулась в изнеможении на спинку кресла. Лицо ее горело. Валера спросил – «хочешь играть еще?» — но она не ответила.
Общий долг ее составил девять дней рабства у Валеры. Лиза зажмурилась, потерла руками виски… посмотрела на Валеру долгим, темным взглядом, и сказала, признавая свое поражение:
— Что ж. Что я должна делать?
Все в ней смешалось в сверкающий калейдоскоп: мысль о полном разгроме, странно сладостная; обрывки мыслей об ужасном — о власти Валеры над ней («неужели он…»); кипящая пустота внутри и неутихший азарт, который — она чувствовала — выволок их обоих в какой-то опасный угол, где привычный Валера и даже она сама для себя вдруг стали непредсказуемыми… Сладкий ужас разлился в ней; она говорила себе — «это же Валера, хорошо знакомый Валера; все это игра — не более чем игра», — и все лучше понимала, что это уже не совсем игра, и сейчас с ней будет что-то, о чем лучше не думать.
В глубине души-то она знала, что с ней будет, — и знала, что страстно хотела этого. Вернее, хотела не она, а то безумное существо, которое вселилось в нее во время словесной дуэли с Валерой…
…И Валера давно уж знал, что он сделает с Лизой. Он отгонял голос разума, отгонял угрызнения — чтобы не заглушить безумной решимости: «в конце концов — ей будет очень, очень приятно…» Его переполняло пьянящее торжество.
— Что делать? Ровным счетом ничего. Только не мешать мне.
— Не мешать чему?
Валера приблизился к Лизе; они вдруг пересеклись взглядами — глаза в глаза – и на мгновение их соединило, как магнитное поле, понимание того, что должно произойти. Валера нагнулся к Лизе — совсем близко, вплотную к горячему лицу, — коснулся губами щеки (неужели? наконец-то!..) — и шепнул:
— Увидишь!..
Лиза спросила неожиданно хриплым, чужим голосом:
— Надеюсь, ты будешь джентельменом?
Валера, дрожа от невероятности мгновения, коснулся ее ушка кончиком языка, провел вниз к затылку, отчего Лиза задышала тяжело, как от боли, — «Не надейся. В столовой не был и сейчас не буду», — и нырнул лицом в мокрые кудряшки, не помня себя от восторга и пьянящей власти над Лизой… Он вдыхал их запах, зарывался и купался в них; потом — приподняв копну, принялся щекотать и вылизывать затылок, бесконечно милый, нежный и пушистый, как само счастье. Лиза охнула — и заскулила от нежданного блаженства…
***
Лиза лежала на кровати, совершенно голая, крепко привязанная за руки и ноги к углам, и металась от стыда и неутоленного желания, которое жгло ее внутри, как сладкое солнце.
Валера мог просто изнасиловать ее — удовлетворить многодневное вожделение, воспользовавшись правом выигрыша, — но тогда Лиза ненавидела бы его как подлеца и зверя. Его план был более коварен: Валера хотел принести Лизе такое наслаждение, какого она не знала никогда; хотел запастись терпением и вымучить «эту рыжую лисицу» многократными волнами блаженства, не доведенными до пика, — а тогда уж…
Тогда она будет относиться к нему иначе. Валера безумно любил Лизу, и кипевшая в нем мстительность могла воплотиться только в любовной пытке для любимой; он не мог сознательно причинить ей боли — ни физической, ни душевной, — и мысль о ее неизбывномнаслаждении приносила ему куда больше мстительной радости, чем похоть.
Валера раздевал Лизу постепенно, превращая стриптиз в головокружительные ласки. Возбуждение переплавилось в точные, как у хирурга, прикосновения к очагам наслаждения; Валера чувствовал Лизу, как самого себя, чувствовал свою власть над ней, и его переполняла та же необыкновенная ясность, властность и молниеносность, что и в недавней игре. Валера управлял всеми чувствами и желаниями Лизы, как фигурами на доске, и чувство абсолютной власти над ее душой и телом приносило наслаждение, какого Валера еще не испытывал.
Наконец-то Валера мог компенсировать мучительное превосходство Лизы над ним, не дававшее ему покоя, — наконец-то, наконец-то…
…О Лизе и говорить нечего. Первая в ее жизни любовная пытка оглушила ее и лишила разума. Сверкающий калейдоскоп дыханий, прикосновений и ощущений растворил ее в себе без остатка; ужас, любопытство, невыносимая сладость, стыд, рабство и свобода, невозможная, невероятная близость Валеры и многое другое, чему она не знала названия, смешалось в ней в единый ком блаженства, сверлящий ее тело.
В начале самыми сильными чувствами были — чувство запретной близости, вплывающей в нее, как в масло, — и неизвестность. Лиза знала, что Это — больно, приятно и очень стыдно, но даже не представляла себе, КАК стыдно и КАК приятно. Боли все не было и не было (Лиза толком и не знала, где и отчего она должна появиться), зато сладкая мука нарастала так, что вскоре вытеснила все остальные чувства. Лиза превратилась в зудящий комок наслаждения, и думала — «может, это и есть боль? эта невыносимая сладость? но — Боже, как хорошо…»