Крик был сдавленный — ткань глушила его, но мужчина ощутил неприятный холодок — она кричала так страшно, срываясь с голоса на хрип, с хрипа на визг, что казалось это был крик не человека, а животного, принимающего смертную муку. Дмитрий остановился. Внутреннее сражение между жалостью и ревностью было кровопролитным, но коротким. Он пощадил её и отступился. За этот год он уже успел привыкнуть к роли насильника и даже когда он брал жену с нежностью, один хрен, чувствовал что насилует, она — уступала. Не отдавалась, а поддавалась — вяло и фальшиво.
Таня затихла, обмякла и лежала безвольно и неподвижно. Дмитрий смотрел на её упругие, в красных следах от его захвата, ягодицы и впервые в жизни горько сожалел о том, что у него такой большой член — он испытал сумасшедшее желание трахнуть эту попку, но калечить не хотел.
Ощущая, как кровь стучит в висках, он коснулся мягких полушарий пальцами правой руки, отвёл вниз большой, нежно поскользил им по лоснящимся, алым и припухшим половым губкам и ввёл его во влажное, истраханное влагалище. Девушка никак не реагировала. Дмитрий левой рукой упёрся в диван, а правую переместил, несильно вмял ладонь в кожу пониже женской поясницы и погрузил побывавший во влагалище палец в соседнее отверстие.
Таня издала еле слышный стон, чувствуя как в её попку входит палец мужа, а во влагалище — его член. Она резко вдохнула и почувствовала медленно нарастающую волну какого-то неестественного удовольствия — всё тело ныло, связанные запястья затекли, всё её нутро и так уже давно горело, а сейчас оно снова ритмично натягивалось на этот крепкий ненасытный ствол, да вдобавок Дима ещё и попку её трахал — пусть, пальцем, но руки у него были большие и палец был немаленький — растягивал чувствительно. Всё это было больно, где — больше, а где — меньше, она чувствовала агрессию мужчины, его тёмную жажду и… впервые познала ужасающую сладость страдания.
Дмитрий закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям — истерзанное влагалище ожило: в такт его движениям оно сжимало член, прокатывалось горячей волной по его поверхности, и сочилось от возбуждения. Всё вернулось, он понимал — в эту минуту Таня снова была в его власти. Мысли на сверхсветовой скорости рванули к чертям, закручиваясь смерчем и поднимая из глубин подсознания таящихся там химер.
В голове Дмитрия замаячила навязчивая и очень реалистичная картинка — он стоит на коленях, держа Татьяну на руках, лицом к себе — она обвила его руками и ногами, а он жёстко трахает её. Она — дрожит и стонет. Вплотную за Таниной спиной, в чём родила его мать, на коленях стоит тот финский парень и ритмично всаживает свой член в её попку, надёжно поддерживая бёдра девушки на весу. Руки Дмитрия — там же, его пальцы сжимают упругие ляжки жены и касаются напряжённых пальцев соперника; он видит серые, наполненные болью глаза северянина и крупную слезу, ползущую по его щеке.
Мысленно созерцая эту картинку, Дмитрий пережил лавинообразное нарастание силы наслаждения. Он глухо зарычал и мотнул головой, пытаясь избавиться от шокирующего наваждения. Острота ощущений стала спадать. Мужчина застонал от досады и сдался, подумав:
— Ладно, чёрт с тобой, трахнем её сейчас вместе. Как же я устал…
Дмитрий отдался этому аномальному потоку и снова перед его мысленным взором возник мираж, как они на пару с финном натягивают похотливо стонущую Таню на два ствола одновременно, то синхронно, то меняя ритм на оппозитный — словно танго втроём, они, все трое, как одно целое. Дмитрий чувствовал сквозь влажную женскую плоть член своего напарника, чувствовал его размеренное движение, так вот, как сейчас свой собственный палец, растягивающий Танин сфинктер.
По всему телу разлился огонь, он пульсировал в нём в такт дыханию, сердце било его в грудь, как молот, он двигался на автомате, не понимая где он и что с ним. При каждом движении член выдавал ему тяжёлый удар экстатическим током, который блаженной истомой и дрожью откатывался в мозг и до кончиков пальцев.
Таня кричала и плакала — ей казалось, что она не перенесёт того, что муж с ней делал и свихнётся. Она не видела его, но слышала, как он необычно стонет, почти кричит, ей было страшно и понятно, что он ничего не видит и не слышит. За эти несколько минут она испытала три оргазма, а он всё не останавливался и мучил, мучил её так сладко — своим членом, своим пальцем и своим криком… Он был так силён, что вырваться у неё не было ни шанса, и он заставлял её кончать и рыдать.
В душе у Тани всё перевернулось и она закричала: — Дима, прости меня!!! Дима-а, прости меня!!! Прости!!! Даже если он мог бы услышать, если бы слушал, он не не расслышал бы — ткань задушила слова, но всё же, ей полегчало — она, наконец, смогла попросить у него прощения. Смогла, наконец.
Когда Дмитрий разрядился, проорался, выстонался и замер, уткнувшись мокрым лбом между лопаток этой вероломной твари, он впал в кромешную тоску. Он презирал себя за слабость — за то, что только что постыдно побратался с врагом из-за желания покруче кайфануть. Совершенно опустошённый и обессиленный, Дмитрий слез с жены, снял с её рук ремень и пошёл в ванную. Встав под душ, он включил воду и стал медленно, с силой тереть себя ладонями — ему мучительно хотелось отмыться от всего этого.
С той ночи, Таня стала чувствовать желание и каждый день ждала, что Дима вновь покажет ей свою силу, но муж больше не прикасался к ней, а первая начать она не смела. Дни шли и она таяла, как свечка.
Это был синий-синий зимний вечер. Снежный, морозный и тихий. Путь был неприятный — вела она судорожно и резко — звериный норов этого автомобиля был явно не по ней и привычка никак не наступала. Таня нажала кнопку иммобилайзера и машина отозвалась коротким вскриком. Зеркала с тихим жужжанием сложились и наступила тишина.
Таня медленно повернулась, и пошла, пошла по длинным серым коридорам подземного гаража, слушая звук собственных шагов. Перед глазами тянулись мрачные стены, яркие огни, неподвижные машины, мотоциклы и низкие, гнетущие потолки.
— Какой покой, какой мёртвый воздух, в этом холодном лабиринте, — думала Таня и медленно шла, зябко кутаясь в элегантное чёрное пальто. Она понимала, что надо бы застегнуться, но почему-то всё шла, стараясь поплотнее завернуться в широкий, пушистый воротник из серебристо-чёрной лисы. Несомкнутые полы пальто неохотно выпускали на свет низко свисавшую, чёрную кашемировую шаль и она мягко колыхалась в такт шагам.
Молодой охранник проводил её каким-то странным взглядом — такие взгляды бывают у очевидцев автоаварий с трупами — и любопытно, и страшно, и глаз не оторвать. Таня ускорила шаг — скорее на воздух, от этого взгляда, от резкого света.
Стоя в лифте, она рассматривала пыльные штрихи на своих чёрных замшевых сапогах и пыталась разобраться с тревожным и томительным предчувствием, изматывавшем её с самого утра.
В груди у Тани заныло, когда она встретила его взгляд — парень с севера, горькое лакомство из прошлогоднего снега. Он сидел в коридоре, возле её двери, на полу, обняв колени и молча смотрел ей прямо в душу. Северянин сжимал в руке её вещь, оставленную на чужой мёрзлой земле и утраченную вместе с тем, что было ей так дорого.
Хайко поёжился — её печальные глаза в тени длинных, густых ресниц казались огромными на исхудавшем, болезненно-бледном лице. Он с трудом узнал её — он помнил её румяной и улыбчивой, а сейчас от той озорной девчонки осталась лишь тень — она выглядела значительно старше, черты лица заострились, как у мёртвой и белоснежная кожа словно светилась. Губы, накрашенные сочно-пунцовой помадой, кричащим пятном поблёскивали на этой белизне и её страшная красота смотрелась потусторонним гротеском.
Таня опустила глаза и быстро прошла к двери, копаясь в сумке в поисках ключа.
— Помнишь меня? — произнёс парень — Меня зовут…
— Я помню твоё имя. — тихо огрызнулась она — Зачем пришёл? Чего тебе здесь надо?
Голос её был напряжённым и неласковым, но Хайко отчётливо понял, что скрывается за этой враждебностью.