того, что случилось потом.
Двумя днями позже я открыл раздел местных новостей нашей газеты и увидел следующий заголовок:
«Муж заинтересованное лицо в исчезновении местной женщины история повторяет исчезновение Лори и добавляет информацию об ордере на обыск и проверках, проведенных в моей машине. История явно подразумевала, что было убийство, и что муж — я — был наиболее вероятным подозреваемым».
Эмили была в слезах, когда прочитала этот рассказ, и я в ярости позвонил своему адвокату.
— Есть ли что-нибудь, что я могу сделать, чтобы это остановить? Они практически уже судили и осудили меня, и они даже не знают, было ли совершено преступление. Я хочу подать в суд за клевету!
Мой адвокат старался меня успокоить.
— Джон, я уже разбираюсь в этом. Если бы я должен был догадаться, полиция, возможно, подбросила эту историю, чтобы попытаться оказать на вас давление. Но вы никогда не сможете доказать это, потому что репортеры не должны раскрывать их источники. Что касается клеветы, в этой истории нет точных фактов. Просто то, как они представлены, ужасно. Помните: у Лори много друзей в газете. Тебе просто придется крепко держаться за это, пока оно не кончится.
«Сукина дочь!» Я беспомощно выругался про себя.
Когда в тот день я вошел в свой офис в университете, я нашел на двери записку с просьбой встретиться с председателем исторического факультета. Как только я добрался до офиса Генри Вэнса, его секретарь сразу же проводила меня. Он сразу перешел к делу.
— Джон, в свете всей этой истории с Лори, мы думаем, что было бы лучше, если бы кто-нибудь другой взял на себя твою летнюю сессию, пока вопрос не будет решен.
— Генри, — сказал я — пропала Лори, а не я. Конечно, для меня все довольно сложно, но нет причин, по которым я не могу продолжить курс.
— Конечно, — сказал он, — конечно, но с этой шумихой вокруг тебя, это будет плохо для факультета и плохо для университета, если ты продолжишь преподавать. Ты понимаешь, не так ли?
Я вскочил на ноги.
— Ой, я понимаю, хорошо. Я понимаю, что вы хотите, чтобы я исчез, хотя мне не предъявлено никаких обвинений и нет доказательств того, что преступление вообще было совершено. Генри, ты профессор американской истории, Ради бога! Разве вам не нравится концепция, согласно которой человек считается невиновным, пока его вина не будет доказана?
Он, очевидно, не ожидал, что я буду возражать, и был поражен. Я чувствовал, что имею преимущество, и продолжал.
— Разве не иронично, что я веду курс о роли линчевателей в истории, и вот вы готовы провести старомодный линчевание?
— Господи, Джон, это не то.
— О, это не так? Хорошо, ты мне скажи. Готов ли канцлер поддержать вас, если я откажусь идти? Вы уже провели это в Сенате факультета, чтобы узнать, что они думают? Потому что, если вы не проверили и не получили явных полномочий удалить меня, я. Я собираюсь вернуться в этот лекционный зал сегодня днем и преподавать свой курс. И если вы попытаетесь меня остановить, обещаю, я подниму такую вонь, что именно тебя попросят уйти в отставку.
Он резко сел в свое кресло, и я перегнулся через его стол.
— Я люблю этот университет, и я бы никогда не сделал ничего, что могло бы навредить его репутации. Это включает в себя отказ поддаваться некоторому ошибочному представлению о пограничном правосудии со стороны кого-то, кто не уполномочен действовать, и не осведомлен о фактах.
С этими словами я повернулся и вышел из его офиса. Я задавался вопросом, может ли меня ждать кто-нибудь из службы безопасности, когда я пошел в лекционный зал для своего урока, но пришли только мои ученики. Что интересно, посещаемость была идеальной. «Думаю, это помогает иметь лектора знаменитость», — подумал я иронично.
Я планировал прочитать лекцию о сравнении линчевателей и террористов, но решил пропустить эту дискуссию и поговорить о себе. Я подумал, что все в классе знали о моей ситуации, и я подумал, что происходящее со мной может оказаться поучительным. Итак, я начал обсуждение с рассказа о событиях последних двух дней, включая новость обо мне и моей встрече с председателем исторического факультета.
Я начал с чтения газетной статьи об исчезновении Лори.
— Итак, вот вопрос к вам: могут ли средства массовой информации когда-либо стать линчевателем? Есть ли грань между фактическими сообщениями и провокациями?
Когда у меня возникло возражение против этого предложения, я попросил их пересмотреть роль Уильяма Рэндольфа Херста и его газетной сети в разжигании испано-американской войны.
— Херст ни разу не выстрелил, но большинство историков называют его искрой, которая зажгла этот конфликт
— А как насчет председателя исторического факультета Вэнса? Действовал ли он добросовестно, как ответственный защитник репутации университета, или как линчеватель, который решил действовать самостоятельно, без доказательств и полномочий?
У нас была отличная дискуссия, и большинство студентов не хотели останавливаться, когда урок закончился. Мне не нравилось то, что со мной происходило, но, по крайней мере, я мог использовать это, чтобы сделать содержание моего курса более понятным для моих студентов. Как говорится, это был «поучительный момент».
Хотя я больше ничего не слышал от администрации университета, газетная статья по-прежнему брала свое. Когда первая новость об исчезновении Лори появилась в газете, я и Эмили были засыпаны тревожными звонками от друзей и соседей, которые выражали сочувствие и предложения или просто звонили со словами поддержки.
На самом деле, через некоторое время их стало так много, что я хотел перевести звонки на автоответчик. Я чувствовал себя беспомощным и расстроенным, потому что не мог ничего сказать звонящим. Конечно, я не мог этого сделать, потому что все еще надеялся получить известие от Лори.
Но после второй статьи озабоченные звонки почти ни к чему не привели. Как будто мы были на карантине с какой-то инфекционной болезнью — теперь наши друзья не хотели иметь с нами ничего общего. Мне казалось, что я стал жертвой того, что случилось с Лори.
Потому что мы стали такими изолированными, я был, застигнут врасплох, когда однажды вечером, несколько дней спустя, зазвонил телефон. Звонил тот человек, от которого я никогда не ожидал услышать: мой тесть Руфус Карлтон.
— Ублюдок, что ты сделал с моей дочерью? — крикнул он, как только я заговорил в трубку,
я глубоко вздохнул и решил постараться вести себя вежливо.
— Добрый вечер и тебе, Руфус. Отвечая на ваш вопрос, никто из нас не знает, что случилось с Лори, и мы делаем все возможное, чтобы найти ее.
— Не лей мне это дерьмо, — ответил он.
— Когда пропадает жена, виноват всегда муж. Я знал, что ты был проблемой с того момента, как встретил тебя, но Лори не стала меня слушать и отвернулась от своей семьи из-за тебя. Но она все еще моя дочь, черт возьми, и я не позволю тебе уйти от этого. У меня есть люди, работающие над этим, и мы собираемся подтянуть вас и растянуть шею, пока все это не закончилось! Ты меня слышишь?
Я больше не мог сдерживать гнев.
— Я тебя очень хорошо слышу, Руфус. И знаешь что? Ты не знал меня, когда я ухаживал за Лори, и ты чертовски уверен, что не знаешь меня сейчас. Что касается Лори, все, что я могу сказать, это то, что у тебя забавный способ показать свою любовь к дочери, отрезав ее от себя без единого слова на двадцать лет! Насколько я понимаю, если мы не получим известие от вас еще двадцать, для меня будет слишком рано!
Сказав это, я положил трубку, надеясь, что при этом лопну его барабанную перепонку. Затем я упал в кресло, дрожал от гнева. Я устал от заочного суда и осуждения за дела, которых я не делал. В то время как моя жена пропала без вести, и я ужасно скучал по ней. Хуже того, я знал, что каждый прошедший день уменьшал наши шансы когда-нибудь …