— Каких — таких? Вы их совсем не знаете! Они красивы лицом, умны, у них благородная душа, мудрый ум, богатый жизненный опыт, они многое знают, у них доброе сердце и масса других достоинств. Они чувствительные, хрупкие натуры, а вы поместили их в изысканно-богатые клетки, заперли там на многие годы, снабдив их, вместо любви и ласки, деньгами, тряпками, и продуктами, превратили их мозг в хранилище секретной информации государственной важности, душу — в некую атрофированную, покорную субстанцию, а тело — в кусок человеческого мяса, и после этого ещё смеете возмущаться… Чем, хотел бы я знать? Возмущаться надо плодами своего труда, а они здесь ни при чём, вина их лишь в том, что у них мягкое сердце, и они не осмелились вовремя послать своих мужей ко всем чертям, вместе с их командирскими должностями, и генеральскими погонами…
Алик окончательно успокоился, и смирился с любым решением генерала, потому и перестал бояться его. Если не убил со зла, тем более не убьет в спокойной обстановке. И ещё Алик понял, что нужен генералу, как свидетель, который поможет освободить для него кабинет командующего…
— Ну, философ, ничего не скажешь… Выходит, ты всех их любишь?
— Я и сам не знаю… Не презираю — это точно. А любить… Может, и люблю, но какой-то не такой любовью. Скорее, мне их просто жалко.
— Вероника, надеюсь, обо мне ничего не знает? Это ты ей не сказал?
— Нет, не сказал. И Анне Ивановне не сказал. Им это знать не нужно.
— Ты хоть сам понимаешь, что говоришь? В двадцать лет ты шляешься по развалинам пятидесятилетней давности. Деньги ты их любишь, а не душу, и тем более — не тело!
— Они тоже меня любят. Я в этом уверен. До меня они были совсем одиноки. Мужья постоянно в части… У детей свои заботы… Так получилось, что я скрасил их одиночество. Все они были для меня, как родная мать. Встречали, привечали, кормили, давали деньги на карманные расходы. Отличие было только в том, что иногда я вводил свой стерженёк в их дырочки. Какое тут преступление? Мы ходили друг за другом по кругу: массажист, парикмахер, маникюрщик, портной, доктор, я. И каждый за свою работу получал соответствующую плату.
— Ну, сравнил! Массажист-парикмахер, портной-доктор. По-моему, твоя профессия с ними не стыкуется. Ты не портной, не массажист даже, ты… проститут! Точно, проститут.
— Это, по-вашему. А как по мне, то моя работа ничем не отличается от работы других специалистов. Ну, скажите, кто будет бесплатно их ублажать? Я же им удовольствие доставлял, как, впрочем, и вам.
— Нет, ты даже не проститут, ты сволочь! Тебе палец в рот не клади, сразу отхватишь всю руку. Придётся научить тебя правилам хорошего тона, — грубо оборвал его генерал.
Алик понял его тактику: как только он говорил что-либо неугодное генералу, тот сразу переходил на грубый тон, находил в его высказываниях изъяны, и придирался к ним, пытался поставить Алика на нужный путь, не говоря прямо, чего он от него хочет:
— Ты меня своими байками не задобришь. Суда, понятно, над тобой не будет. Судить не за что, да и скандала никто не хочет. Мы и так уже прославились на всю Армию. Из всего комсостава дивизии один я оказался не замешан в этом грязном деле. Командующего, понятно, снимут, даст Бог, назначат меня. Но в своём доме я больше тебя держать не стану. Нагадил ты мне в душу, хотя и допускаю, что без злого умысла, и не по своей вине. Завтра изложишь всё в письменном виде следователю, и оттого, что ты ему напишешь, будет зависеть твоя судьба. Смотри… доктор-массажист, не навреди себе…
Алик, «честно и добросовестно, ничего не утаив», ответил на все вопросы следователя. Прощаясь, тот сказал:
— Из-за тебя командующего от должности освободили. Хлопнуть бы тебя при попытке к бегству… Да кабинет у меня чистенький, не хочется марать твоей грязной кровью. Но ты, на всякий случай, побереги себя… В Армии разные случаи бывают.
Генерал ждал Алика на даче. Он уже получил приказ о своём назначении, и был в приподнятом настроении:
— Получи у Пантелеева документы, и отправляйся в распоряжение командира Энской части. Только не вздумай там умничать, он — не я, если пистолет из кобуры вытянет, назад не спрячет, использует по назначению…
Из дома Алик вышел вялой походкой, но на газоне, от радости, сделал сальто с тройным кульбитом, потом перевернулся ещё несколько раз, пока не оказался у ног Пантелеева, которого чуть не сбил.
— Ну, ну, — только и сказал Пантелеев.
Алик получил документы, заехал в город, снял с книжки накопленные на машину деньги, и с группой солдат отбыл к новому месту службы. О Веронике он не думал, а Анна Ивановна, он был в этом уверен, по возвращении из Москвы, что бы она там ни узнала, генералу ничего не расскажет, и что-нибудь придумает, чтобы вызволить его из плена. Главное сейчас — не падать духом!
До места назначения его не довезли километра три. Дальше колонна пошла прямо, а Алику надо было идти направо, и его высадили на развилке. Он шёл по обочине, останавливая обгонявшие его машины поднятием руки. Легковые не останавливались, а в грузовых были заняты кабины. Когда ему показалось, что идущий на большой скорости Краз сбавил газ и свернул к обочине, он, видя, что кроме водителя, в кабине никого нет, смело шагнул ему навстречу. Но грузовик и не думал останавливаться, видимо, объезжал лежащий на асфальте булыжник. Водитель в сторону Алика даже не взглянул, и, скорее всего, не услышал,как, под бешено вращающимися колёсами тяжёлого грузовика, хрустнули кости молодого, красивого тела.
Поездка в Москву для Анны Ивановны превратилась в настоящую муку. Вначале ей пришлось вынести неприятный разговор с мужем, который насильно заставил её уехать к дочери. Этот, первый за всё время их совместной жизни приказ, непонятно почему высказанный в такой жёсткой форме, не оставил ей никаких вариантов, чтобы уклониться от поездки.
Во-вторых, Ростислав Вячеславович определил цель её поездки: узнать, не переспал ли Алик с Вероникой, и не заразилась ли она от него. Если у Анны Ивановны относительно Алика и Вероники никаких подозрений не возникало, то генерал был почти на сто процентов уверен, что «этот проститут не прошёл мимо нашего ребёнка». И если это действительно так, то он закончит свою жизнь под колёсами грузовика…
Потом, её никак не могли втиснуть в генеральскую Волгу, а когда втиснули, она расклинилась животом между задней и передней спинками, и до конца маршрута несколько часов сидела, не шевелясь. В Москве её с трудом извлекли из машины, она не могла стать на затёкшие от долгой дороги ноги, и в лифт её ввели, как раненую, поддерживая под руки с двух сторон.
Но то, что она пережила в дороге, оказалось цветочками по сравнению с тем, что она узнала от дочери. Вероника влюблена в Алика, они договорились пожениться, ждали удобного случая, чтобы сообщить о своём решении родителям, но, прежде чем отправиться на последние каникулы, здесь, в Москве, она переспала со своим парнем, тот заразил её гонореей, она передала её Алику, и теперь этот самый скромный и порядочный мальчик во всей дивизии, ещё ни разу никем не целованный, единственный, способный краснеть при виде девушки, не захочет на ней жениться, и она покончит с собой, потому что беременна уже семь месяцев…