***
— Ой-ей-ей! Ааааоу! Не могу-у-у!.. Виктор Алексеееееееееич!.. Не мучьте! А… а… умира-а-аюююю!.. ЫЫЫЫЫЫЫ…- и Ника билась в оргазме, обхватив Виктора ногами, а он буравил языком ее пизду, руками выкручивая соски.
— Так… успокойся… так… ну вот. Сладко? Сладенько моей девочке? А мурлыкать будет моя девочка? А так? — и он нежно проводил ладонью по голому боку, отчего Ника выгибалась и действительно мурлыкала…
Взгляды их были пьяны, на лицах играли диковатые улыбки. Они говорили друг с другом бессвязно, урывками, — прикосновения, ласки вполне заменили им слова.
— Так… а теперь на животик… Писюлечка наша еще болит, да? мы ее трогать не будем, — а вот сзади у нас есть еще одна дырочка…
— Нееееет, — сладко ныла Ника, перекатываясь на живот. — Вы меня будете… туда?
— Буду. Мужайся, Земляничка. Вначале будет немного бо-бо, а потом…
И он драл ее попку, стараясь, впрочем, не делать ей больно, а Ника выла и жаловалась:
— Оооу! Я сейчас лопну!.. Ооохх! Такое чувство, что вы на кол меня… что вы в меня… оой! даже тошнит немного… Оооооооууу, я не могу, не могу! Не мучьтееееееееее!.. — Но Виктор крепко держал ее, и скоро она уже хрипела и плакала, кончая от члена в попке, распиравшего, натянувшего ее до ушей, как чулок на манекене…
…Они лежали и тихонько стонали. Говорить не было сил. Ника думала, как это так получилось, что она жила себе тихой, скромной, правильной девочкой, и вдруг в один день все это полетело в тартарары, и она за день испытала Все Это… и Виктор Алексеич, такой привычный… Боже! и теперь она — не та, что была, а какая-то уже совсем другая Ника… А Виктор думал: только что я делал это. Мы делали это. Я и Ника. Ника…
— Уже пол одиннадцатого, — сказал он.
— Выгоняете? — отозвалась Ника и потерлась, как кошечка, о его бок.
— Мама волноваться будет. Мы же «занимаемся»…
— О да. «Занимаемся»… Чем?.. — И они тихонько хихикали.
— Я отвезу тебя. И одену. Лежи, — и Виктор стал натягивать на нее трусики, колготки, брюки…
***
…Виктор стал чаще отсылать концертмейстера — и каждый урок наедине с Никой кончался Этим. Они закрывались — и умирали от оргазмов, от запретного восторга и от страха разоблачения. Ника стала ездить домой к Виктору на «дополнительные занятия», которые проводились безо всякого предохранения, — и истекала спермой Виктора, как весенней влагой, а рот ее горел от поцелуев, от минетов и от соленого привкуса его тела. Ника порозовела, налилась и стала убийственно хороша. В ее речи появились томные, медлительные нотки…
Через какое-то время люди стали замечать неладное. То Ника, забывшись, крикнет: «Виктор Алексе-е-е-еич! Давайте скорей уже!..» — и, опомнившись, прикроет рот рукой; то они пройдут по коридору, обнявшись за талии; то Виктор украдкой прижмет к себе Нику, поцелует ее, взъерошит ей кудри… Стали замечать, что регулярно, после занятий, Ника садилась в машину Виктора и уезжала с ними. Чьи-то зоркие глазки подсмотрели, наконец, как Виктор мнет и теребит Никину грудь, а та закатывает глазки от счастья…
Наконец декан вызвал Виктора к себе.
— Виктор Алексеевич, мы ценим вас как блестящего профессионала… но вы сами понимаете: так дальше продолжаться не может…
— Что не может?
— Что, что!.. Сами знаете что! Всякий стыд потеряли! Уже и целуетесь с ней в коридоре…
— А почему я не могу поцеловать в коридоре свою жену?
— Причем тут жена! Вы еще и женаты! И тащишься за студентками, как пацан! Выдрал бы тебя за уши!.. Гений нашелся, Казанова виолончельный…
Пока декан разорялся, Виктор достал свой паспорт, развернул его и показал декану. Тот глянул — и умолк на полуслове.