***
…Наконец они оторвались друг от друга, переводя дыхание. Они смотрели друг на друга — круглыми, изумленными глазами; оба они не ожидали того, что произошло. ОНО ошарашило их, повергло в шок, и они не могли говорить — только смотрели друг на друга и хватали воздух.
Вдруг Виктор сообразил: «дверь! дверь не заперта! в любой момент могут войти!..» Его пробрал озноб; он метнулся вдруг пантерой к двери, закрылся, потом — к окну, опустил жалюзи… И — к Нике.
Она стояла с полуоткрытым ртом, взлохмаченная, растрепанная, красная. Грудь ее вздымалась часто-часто, блузка была полурасстегнута — разошлась во время объятий. Под ней виднелось начало грудей и нежной, умопомрачительной ложбинки…
— Нет, нет… — шептала она, когда Виктор расстегивал ей блузку, трогая кончиком языка ее губы. Шептала, задыхалась, и — не сопротивлялась.
В коридоре шумели, сквозь стены просачивалась какофония консерваторских будней — рояль, труба и что угодно вперемешку. А Виктор — осторожно, а затем все более страстно касался ее кожи, гладил ее по обнаженной спине, нагибался — целовал живот, плечи, ложбинку… И расстегивал лифчик.
— Не надо… — бессвязно шептала Ника, трогая Виктора за руки, — но было уже поздно: лифчик валялся на полу, и во рту Виктора оказался сосок, горячий, набухший, как почка. Ника вскрикнула…
— Тихо, девочка, тихо, Ника-Земляника, — шептал Виктор и ел, смоктал, облизывал ее груди, зарывался в них, мял и мучил их, забыв даже и любоваться на это чудо, которое столько снилось ему…
Освободить Нику от остальной одежды было делом минуты. Виктор прижимался щекой к пушистому треугольнику, сладковато пахнущему, и с особым удовольствием развязывал шнурки на Никиных ботинках.
— Ну давай, Земляничка, освобождай ножки, — шептал он.
— Виктор Алексеич!.. — умоляюще стонала оголенная Ника, но послушно вынимала ноги из ботинок. Теперь она была вся — его. Вся! Голая. Полностью! С ног до головы! Дрожащая! Розовая! Нежная! Его! Ника!.. На глазах ее блестели слезы — она плакала от страха и возбуждения…
Виктор не столько раздевался, сколько срывал с себя одежду. Ника смотрела на него своими огромными, блестящими глазами; за стеной кто-то трубил «Вокализ» Рахманинова — чувственную, щемяще-надрывную мелодию… Она дрожала.
— Ну, девочка, ну… — голый Виктор приблизился к ней, нежно коснулся ее тела, обнял — руки его поползли по спине, бокам, ягодицам… Ника, дрогнув, поддалась — тело ее завибрировало, задышало под его руками. Запрокинув голову, она смотрела на него; рот ее был полураскрыт — и Виктор прильнул к нему…
Обнаженные, прижатые друг к другу, сплавленные в единый комок, они целовались долго — до тех пор, пока Ника не стала обвиваться вокруг Виктора, как плющ, не стала громко подвывать и раздвигать ножки, бессознательно насаживаясь пахом на Викторову ногу, а член Виктора, бодавший Никин живот, не заныл совсем уж нестерпимо. Тогда они оторвались друг от друга, лихорадочно глотая воздух, и Виктор приказал:
— А давай-ка на столик, Ника…
— Нет… — выдыхала она, умоляюще глядя на него, — но Виктор мял ее груди, подминал ее спинку, вмазывая ее в себя, как масло, и Ника лишилась воли. — Нет… — шептала она, забираясь на стол и умоляюще-вопросительно глядя на Виктора. Она не знала, что делать.
Виктор провел рукой по ее ногам — они были мокрыми от смазки.
— Не так, Земляника, не так… на животик, на животик!..
— Не надо… — в последний раз пискнула Ника и перевернулась вниз лицом, подчиняясь требовательным рукам Виктора.
— Раздвигаем ножки… пистолетиком… вот так — командовал Виктор, властно укладывая Нику и сходя с ума от мысли, ЧТО сейчас будет.
Ника ухватилась руками за края стола и зажмурилась. Она лежала на столе, ноги ее свисали вниз, касаясь пола; как раз напротив члена Виктора, на одном уровне с ним розовела горячая пизда, распахнутая, блестящая, — это было невозможно, невероятно… Хотелось поцеловать ее, исследовать, насладиться ею — но Виктор чувствовал, что не может уже терпеть. Он пододвинулся к Нике — и головку члена сладко обволокла нежная скользота…
— Ааааах! Аааааххх! — громко захрипела Ника, вцепившись в края стола и извиваясь всем телом.
— Подожди, я ведь еще не… — и Виктор умолк, увидав, как по его члену стекают потоки пенистой жидкости. Кончает! кончает девочка… Эта мысль шарахнула его, как током — и он принялся неистово долбить Нику, крепко держа ее за раздвинутые ягодицы и входя в нее все глубже.
Ника сдавленно кричала и всхлипывала. Виктор все увеличивал напор, чувствуя, что теряет власть над собой и его уносит мутная волна — как бывало когда-то в истерике. От мысли, что он ебет голую Нику, нежную, тонкую, талантливую Нику — ебет, как кобель, да еще прямо в классе, где он вожделел ее столько времени, где их запросто могут застукать… — от этой мысли его поглотил какой-то жестокий раж, и он остервенело молотил членом окровавленное лоно Ники, вгрызаясь в него все сильнее…
Ника выла и пищала, захлебываясь криком, разрываясь от оргазма и боли; ее тело ритмично ездило под напором Виктора — туда и обратно по скользкому столу, и груди ее терлись об стол, размазываясь по холодной поверхности… Виктор мял ее спину, ягодицы, бедра, бока, мял ее всю, как кусок воска — и Ника хрипела от этого убийственного массажа. Стоны, хрипы, писки Ники, неистовое хлюпанье члена, взбивавшего, как миксер, розово-пенистое месиво в ее пизде, «Вокализ» Рахманинова за стеной, гул десятков инструментов со всех сторон — все это смешалось с апрельским воздухом в терпкий, сумасшедший коктейль…