Ехал я к своей двоюродной бабке с противоречивыми чувствами. И тому были свои причины. Приближалось окончание средней школы, и отец — полковник, мечтал о том, чтобы я продолжил семейную традицию. Вообще-то перспектива быть офицером меня не прельщала. Но тогда бы пришлось идти служить срочную — поступить бесплатно в институт я бы не смог, а на платную учёбу денег явно не хватало. Пришлось выбирать военный ВУЗ — туда и поступить легче, да и отец обещал найти тёплое местечко и посодействовать в военной карьере.
Так что почти смирился со своим ближайшим курсантским будущим, но пришла беда, откуда не ждали. На медкомиссии в военкомате пожилой хирург запустил свою огромную волосатую ладонь прямо мне в промежность и заявил:
— Не годен — двусторонняя паховая грыжа. Небольшая, но ярко выраженная. Госпитализация и операция. Иначе быть тебе офицером, как мне балериной.
И записал меня на операцию. Действительно, приглядевшись, я обнаружил по обеим сторонам низа своего паха, возле самых яичек, заметные припухлости.
Домой я заявился расстроенный — карьера будущего генерала рушилась на глазах, да и ложиться через месяц под нож хирурга, который бы рассёк скальпелем мои интимные области, честно говоря, не хотелось. Однако мать вдруг заявила:
— Операция когда? Через месяц? Может и не придётся на неё ложиться.
— Почему? — удивился я, постепенно привыкая к мысли, что этот этап придётся как-то пережить.
— А тётя Нюра, бабка твоя двоюродная, которая в Вологодской живёт, не помнишь чем на жизнь прирабатывает? — спросила мать.
— Конечно, нет, — ответил я: «всегда плохо, когда не знал и забыл».
О том, что у меня есть двоюродная бабка, родная сестра моей бабушки по матери, я, в принципе знал. Но видеть её никогда не видел, поскольку жила она в заброшенной деревне Вологодской области, к нам в Питер не выбиралась, ну а уж нам-то, городским, тем более в её глухомань было без надобности. Отношения кое-какие поддерживали, открытки на праздники слали, а больше никаких контактов.
— Баба Нюра — знахарка деревенская, — сказала мать, — она твою грыжу в два счёта заговорит. Каникулы скоро, вот сразу после Нового года и поедешь на недельку — всё лучше, чем ножом резать. Только поосторожнее там будь, — как-то загадочно улыбнулась мама. — Баба Нюра нравов вольных всегда придерживалась, да и дочь её приёмная из той же породы. Хотя родственник ты вроде близкий, — закончила она так же непонятно.
«Что значит — вольных нравов?» — подумал я. «Демократичная вероятно, бабка-то, здорово, может рюмку самогонки деревенской нальёт после бани».
Сыном я был домашним, в общем послушным, а круг моих интересов ограничивался сидением за компьютером каждую свободную минуту. Но с друзьями перед школьной дискотекой уже пробовал пару раз вина, чтобы девчонок смелее на медляк приглашать, и опыт этот мне понравился. Вот будет классно похвастаться потом в школе!
Вот и поехал я 16-летний будущий курсант в тьму-таракань за чудесным исцелением. Хотя, надо признаться, верилось в это с трудом — двадцатый век на исходе. Но попробовать было нужно, бабу Нюру мама, при случае похвалила как знающую знахарку, и гордилась таким родством.
С поезда на станции я сошёл в темноте, хотя и был-то всего шестой час вечера. Осмотрелся по сторонам, ища то ли сани, то ли телегу, не знаю сам. Мать сказала, что бабка меня встретит, или пошлёт кого — телеграмму она подала. Фотографий баб Нюриных у нас в семье не было, и я крутил головой в поисках старухи. Для меня все, кому около сорока были почти стариками, а тут — вообще, 54 года.
— Ну, здравствуй, племянничек, — услышал я от моложавой женщины, лет 35-40 на вид. — Что, не признал? — спросила она, улыбаясь какой-то влекущей улыбкой.
Да, блин… Как же тут признаешь? На меня смотрела интересная женщина, и что сразу бросилось в глаза, с молодой кожей лица. Косметики на ней не было никакой, но она, косметика эта, и не была ей, на мой взгляд, нужна. Красивой я бы её не назвал, но была в ней некая женская чарующая притягательность, бьющая через край. Мне трудно было что-либо выделить в её лице, только густые чёрные брови, такие необычные, и такие уместные, так шедшие ей. Остальные черты лица были более-менее стандартные, но цельный образ был чрезвычайно ладным, цельным, гармоничным. Сразу стало ясно, что эта женщина живёт в согласии с окружающим миром, и не только подчиняется ему, но и с удовольствием подчиняет мир себе, когда приходит момент.
С девчонками у меня в школе как-то не ладилось, они откровенно посмеивались над моей любовью к компьютеру, поэтому в романтических снах я всегда представлял рядом с собой женщину значительно старше, с которой мне, там, во сне, было волнующе, но надёжно и спокойно.
— Что молчишь-то, Андрюша? Воды в рот набрал? — опять улыбнулась она, явно довольная произведённому впечатлению.
— Здрасьте, — пролепетал я, понимая, что, похоже, влюбился в свою родственницу с первого взгляда.
— Называй меня Анной Ивановной пока, — сказала она, — а там видно будет. Только бабой Нюрой не надо, идёт? Не называет меня так никто, даже старики, — заразительно улыбаясь, и как-то даже, подбадривая, добавила та, кого и вправду, язык баб Нюрой и не повернулся бы назвать.
В мыслях я прозвал её Аннушкой, как в школе мы звали свою «классную», тоже брюнетку, и весьма обаятельную.
Второй сюрприз ожидал меня у вокзала. Мы подошли к ярко красной «Ниве», нелепо смотрящейся среди заснеженного полустанка. Сев в машину я присвистнул: такого акустического «фарша» не было даже в машине отцового начальника-генерала, большого любителя хорошей музыки. Новенький «Кларион», которых и в столице-то пока единицы, классные колонки – «Пионеры», санбвуфер, CD-чейнджер, в общем, всё то, о чём я только мечтал, когда садился в старенький папин «Опель». Да и обшивка салона подозрительно напоминала натуральную кожу.
«Ну, ни фига, себе», — подумал я, «кожаная «Нива», — разве такие выпускают?»
— Не свисти, — опять засмеялась баба.. Анна Ивановна, — денег не будет.