Она, как будто, была очень рада моему визиту, постоянно улыбаясь. Но как только села за руль — сразу стала сосредоточенной, и от того ещё более привлекательной, врубила сразу оба моста, и повела машину сквозь сугробы. Двигатель работал как часы, хотя и с некоторой натугой — путь замело. За дорогой мы разговорились, я несколько осмелел, отвечая на её вопросы. Попутно выяснил, что молодёжи в округе совсем не осталось — одни старики да старухи, Анна, или «ведьма», как я начал её назвать про себя ещё дома, уже подумывала перебираться в областной центр.
— Только вот на кого я поместье своё оставлю — ума не приложу, — сказала она.
«Ха, поместье», — улыбнулся я в душе, — «наверное, избушка с огородом».
Но я в очередной раз был откровенно поражён, когда мы, после часа дороги через лес, выехали к окраине деревни. Моему взгляду открылся двухэтажная изба из калиброванного финского бревна, несколько других строений из того же материала, на огромной территории, засаженной голубыми елями. Никаким огородом и не пахло. Вот это «баба Нюра»! Скромно, но с каким вкусом!
— Вот такмы и живём, скромно, но со вкусом, — словно угадав мои мысли, сказала Аннушка. — Седьмой час скоро — как раз в баньку успеешь сходить, не был, наверное, в деревенской-то? — улыбнулась она.
— Нет, не был, — сказал я и, попив с дороги чайку, пошёл мыться.
Сидя на полке парилки и неумело обмахиваясь веником, я вдруг подумал:
«А как же она, Анна-то, мою паховую грыжу, заговаривать будет? Неужели придётся раздеваться перед ней».
Моя возникшая вдруг симпатия к ней отошла вдруг на второй план, заслонённая юношеским стыдом. Я с трудом домылся, зациклившись на этой мысли, и забыл про рюмку самогонки, о которой мечтал в поезде.
Самогонки не было. Но было хорошее красное вино, дополняющее лёгкий ужин.
— Не надо есть много на ночь, — сказала Анна Ивановна, — к тому же лечить тебя придётся начать сегодня, у нас всего-то пять дней осталось.
— А этого времени хватит? — спросил я, наклоняя голову и надеясь, что румянец после бани не позволит знахарке увидеть, как густо я покраснел.
— Хватит, если за дело я возьмусь. Поднимайся в гостевую, на второй этаж, располагайся, а я поднимусь к тебе через часик.
Гостевая оказалась небольшой комнатой с душевой кабиной, туалетом и биде в отдельном закутке за дверью. Нелепее всего, здесь, в деревенской глухомани, смотрелось биде. Я нажал кран горячей воды в кабинке — полился почти кипяток. Я уже почти перестал удивляться — так всё было неожиданно современно. Украшением гостевой оказалась большая кровать на возвышении. Ни медицинской кушетки, ни чего-либо напоминающего лечение в гостевой не было. Я терялся в догадках, то, краснея от вина, то, пытаясь собраться с мыслями. Всё ещё оставалась надежда, что она будет заговаривать меня не в одежде, не раздевая. Час пролетел незаметно. Стук в дверь вновь заставил меня покраснеть. Вошла Аннушка, её чёрные волосы недосушенно блестели.
«Чего это она помыться решила?» — мелькнуло у меня в голове.
— Можно? Ты расположился? — мягко, и как-то успокаивающе, произнесла знахарка.
— Да, конечно, — вновь пробормотал я — у моих родителей не было принято спрашивать разрешения при входе в мою комнату.
— Ну что стоишь? Ложись, посмотрим тебя.
— Куда ложиться? — не поднимая головы, спросил я.
— На кровать, Андрюшенька, куда же? — ещё более мягко произнесла она.
Неловко двигаясь, дрожа от предвкушения неизвестности, я двинулся к краю кровати.
— Разденься, Андрюша, — сказала знахарка, и на мой немой вопрос добавила: — до трусов.
Я разделся до широких семейных трусов и прилёг на край огромного ложа, затих и прикрыл глаза. Аннушка зажгла на подсвечнике три свечи, затушила свет и присела на стул рядом со мной. Вскоре послышалось её негромкий голос — она что-то бормотала, слов было почти не разобрать, лишь:
«Уйди, покинь», — или что-либо похожее, которое она произносила в конце каждой фразы с нажимом.
Её монотонное бормотанье делало своё дело: я начал успокаиваться, и сквозь ресницы изучал женщину, что сидела так близко. Одежда знахарки волновала меня мало, в глаза бросились лишь белоснежные чулки на коленках и белая же резинка, стягивающая чёрные, как смоль волосы. Через несколько минут бормотанья ведьма, «Ну точно ведьма!» — подумалось мне, стала делать круговые движения руками, то, сводя, то, разводя их вновь по разной амплитуде. Начинающиеся высоко надо мной пассы руками опускались всё ниже и ниже. Мне стало тепло, спокойно, я задышал ровно, но что-то смутное, тревожащее, волновалось внутри, на уровне паха. Волнение это ширилось, и стало захватывать меня всё больше и больше, особенно после того, как проводя ладонями над моим телом, знахарка несколько раз задела грудь, колени и член, прятавшийся в трусах. Вдруг ладони знахарки опустились на меня окончательно и стали делать массаж — мягкий, поглаживающий, причём каждый раз её руки останавливались всё ближе и ближе к паху. Сквозь приоткрытые глаза я заметил, что она чем-то недовольна: чуть хмурит лоб и брови. Мне же, наоборот, было всё приятнее и приятнее, моё тело неосознанно начало подниматься навстречу её ладоням, мой пах искал её руки, я терял контроль над собой. Глаза мои окончательно раскрылись, сделались большими, и пересеклись взглядом с Анной Ивановной. Она как будто что-то решила для себя, широко улыбнулась и сказала: