И набросил на нее жесткую шинель.
На следующий день жизнь стала казаться куда лучше. Во-первых, руку ей так и не отрубили. Во-вторых, утром она позавтракала хлебом, луком и вяленным мясом. Всю слабость как рукой сняло. Оправив юбки и рубашку, Мэри сходила к ведру, уже не очень стесняясь. Потом пришла новая смена, и на какое-то время Мэри осталась одна. Но очень не на долго. Вернувшиеся караульщики без долгих разговоров завалили Мэри на лежанку. Сначала было ОЧЕНЬ больно — Мэри кричала и металась, но ей грубо заткнули рот, и пообещали убить. Мэри испугалась, и действительно заткнулась. Но второй уже не причинял боли, а третий был по-особенному нежен, и Мэри с ним даже понравилось. Она уже начала отличать особенности каждого мужика — этот суетливо толкается, этот резок до боли, этот: Этот был приятен. Резкий толчок глубоко-глубоко, и нежно и медленно вытягивает ниточку удовольствия обратно. Снова толчок вглубь, уплотняя удовольствие, и нежно разматывая его обратно. И так — раз за разом: Это было здорово. Если бы не боль в уставших ягодицах, Мэри бы даже понравилась, но она боялась попросить подвинуться. Ей удалось немножко размяться, покаготовился следующий. Следующий ее чуть не рассмешил. Он долго сопел, и толкался, но даже не смог как следует засунуть в нее. Мэри даже не предполагала, как близко к смерти она бы оказалась, если бы позволила себе смех!
Впрочем, и так все оказалось не слишком сладко.
В таком положении Мэри провела почти неделю. За эту неделю она всего один раз выходила на улицу — ее водили помыться. Все остальное время она проводила в караулке, встречая и провожая смены. Ее кормили, трахали, но больше делать было совершенно нечего. На четвертый день в карауле снова был ЭТОТ. Его очереди Мэри почти что ждала. Он снова был не первым, наблюдая как его товарищи развлекаются, и Мэри помимо воли смотрела в его сторону. А он это заметил! От этого девушка вдруг почувствовала прилив крови к лицу и грудям, а так же между ног, где в это время толкался очередной стражник, стало горячо и мокро. Стражник кончил толкаться, полежал, встал, и спросил у НЕГО:
— Ну че, ты теперь будешь?
ОН ничего не ответил. Только кивнул. И пошел к Мэри. Остальные сидели за столом, и шлепали картами, вяло вскрикивая в случае особо неудачной комбинации. А ОН сел рядом. Мэри тяжело дышала, как после тяжкого бега, и сама не понимала, что с ней происходит. Он коснулся ее шеи, и быстрые мурашки пробежали по груди, подмышкам, и ускакали куда-то к попке. Он провел по грудям, задевая шершавой ладонью соски — и теплые жгуты неведомого ощущения опутали тело молодой девушки. Он провел рукой по животу — и девушка захлебнулась ощущениями, так контрастировало это движение со всем, что ей довелось испытать до этого. Столько нежности, столько ласки было в этом простом движении: Когда ЕГО ладонь снова коснулась груди, она накрыла ее своей рукой, и осмелилась поднять взгляд. ОН улыбался! Она тоже несмело, робко улыбнулась ему в ответ. Он расстегнул и снял штаны, вылез из сапог, и встал на коленях на краю лежанки, рядом с Мэри. Его запах коснулся ноздрей девушки, и резкий мужской запах вызвал не отвращение, как до этого, а теплую волну между ног. А он коснулся губами ее век, которые тут же закрылись, потом — носа, щек, губ:. Губы Мэри непроизвольно раскрылись навстречу, она почувствовала гладкость его язычка, и руки сами вскинулись, обнимая его за шею. Он не упал на нее, он влился одним долгим и нежным движением, она целовала его, обнимала, и чувствовала щемящее восхищение от каждого его движения, от каждого толчка, с наслаждением ожидая следующего:
Мэри никто не объяснял, что это такое. Но и никто не испортил впечатления от первого чувства. Остальные, после НЕГО не воспринимались абсолютно. Их толчки в мокрую щелку не вызывали привычной уже боли, но и не оставляли иных ощущений. Просто толчки. И — все. Зато — ОН!!!
Так приходит Любовь.
Его прихода Мэри ждала остальные три дня. За это время она научилась играть в карты, ругаться и раздеваться разными способами. Увы, все мужики такие — когда Мэри начала получать хоть подобие удовольствия от раздевания перед мужиками, тем наскучило это занятие. Слишком доступное не вызывает никакого интереса. Общение с солдатней было для Мэри обязанностью — такой же, как стирка, уборка навоза или мытье посуды дома. Ее кормили, поили, развлекали — и ничего не требовали (все происходящее воспринималось как само собой разумеющееся — Мэри и в голову не могло прийти отказать кому-нибудь, а охрана и подумать не могла, что девчонка может иметь свое мнение) — пока не стряслась беда. Мэри влюбилась — но не только она одна. В нее втюрился паренек, который был первым. Ему тоже все было впервой, а девушка была такой чистой и невинной: Вот именно, что «была». Но влюбленные слепы, там, где не надо. И во дворе встретились двое — тот, кто любил ее, и тот, кого любила она.
— Не порти девку! — возопила влюбленная юность.
— Кто бы говорил — ответила опытная зрелось. — А кто начал?
Ответить было нечем. Но горячая юность толкает на необдуманные поступки.
— Я люблю ее!
— Тогда какой же ты гад. Держишь ее здесь, пока все развлекаются с твоей любимой?
Юнец не нашелся что ответить. Они разошлись — но гнев остался. Тем более, что слова были правильные, а чувствовать себя подлецом, и знать, что это видит каждый: Для юности это нетерпимо.
Но Мэри не знала об этом. Она ждала своего любимого. На своего «первого» она не обратила никакого особенного внимания, как и на то, что он остался на «вторую смену».
Сегодня она второй раз вышла на улицу. ОН вел ее за руку, и она была счастлива, как девчонка. ОН сказал, что ей тут не место. И надо уйти. Она вдруг заплакала. Ей не хотелось уходить. Пусть солдатня лазает своими письками к ней между ног — она согласна терпеть, лишь бы он не гнал ее. В ответ ОН засмеялся. Попытался объяснить. Сказать, что это путь в никуда. Она молила его — не гони. Не в слух, но словами не передать то, что чувствует сердце. Он обнял ее, гладя по волосам. Прохлада ночного воздуха не отрезвила девушку, и она впилась в губы, ощущая гамму вкуса, нежности, гладкости, и томного ощущения во всем теле от каждого поцелуя. Она сама стала перед ним на колени, неумело расстегивая ремень и штаны. Его игрушка торчала (впрочем, Мэри и не знала иного состояния) и оказалась так близко от ее лица. Мэри поцеловала круглую головку, потом прижалась щекой к ногам.
— Сделай так: Еще: — услышала она шепот над головой.
Удивленная Мэри подняла взгляд. В темноте ночного неба слабо выделялись контуры любимого. Она снова поцеловала теплую ароматную кожу. Потом лизнула. Сильные и нежные руки подхватили ее, поставили на ноги.
— Последний раз. И — уходи.
А потом она очутилась в ЕГО объятьях. Он тискал ее до боли, и это была сладкая боль. Он целовал ее шею, и хотелось, что бы он ее кусал. Он положил ее на камни, упав сверху, и не было для Мэри более мягкого ложа, и желанного груза. И вдруг он задергался, захрипел, сжав девушку железными тисками. От боли и наслаждения Мэри провалилась куда-то далеко-далеко. И оттуда, то ли с высоты небес, то ли из глубин и подвалов слышала она крики, и чувствовала, как ее несет, несет ввысь:
Удар по лицу был страшен. Один, второй. Мэри застонала, пытаясь уклониться.
— Сука, зачем ты его убила? Кто дал тебе нож?
Мэри пыталась понять, за что ее бьют. Потом — что спрашивают. Потом — о чем. Но молчание ее было воспринято за упорство. И снова — удары в лицо и по лицу. Мэри застонала, и снова провалилась в спасительное беспамятство.
Утро было безрадостным. Солнечным утром на площади, в своих грязных обносках, слушала она приговор.