— Ненавижу! — кричала Мэри в лицо стражникам, когда те вязали ей руки. Точно так же она кричала «Ненавижу» своему отцу почти два месяца назад. Тогда была весна, дом, разгневанный отец и насупленная мать. Мэри была старшей в семье, и поэтому работать ей приходилось больше всех (если не считать отца). И скотина, и стирка, и даже младшие давно уже повисли на ее плечах. Некогда хрупких, а сейчас — полных и округлых плечах набирающей зрелось девушки. Сейчас Мэри с тоской и сожалением вспоминала о доме. Пока стражники толкали ее через площадь, к городской управе, мимо десятков людей: Как мил и прекрасен казался дом. И как сейчас глупо выглядела ссора с родителями. Ведь была работа — тяжелая, но привычная. И подрастал уже младший братишка, и даже начал помогать управляться со скотиной, и было тепло, весело и сытно. Ели не очень много, но хватало всем. Побираться не приходилось. Нет же, вздумалось девке показать норов, словно кобылка перед случкой: И вот результат — из дома фактически выгнали.
Так приходи нужда.
Отправилась Мэри искать счастья в город. Да не в тот, видать. И ждет теперь ее тяжкая судьба. А даже если и не казнят, помилуют — то снова скитания, ибо оставаться в городе, который видел позор молодой воровки — нет, лучше смерть. Ведь не объяснишь же, что не со зла — от голода!
Суд над воровкой был короток. Свидетели были? Были. Сознается ли обвиняемая? Что? Сознается? Тем лучше. По приказу нашего светлейшего Герцога и волеизъявлением губернатора воровка приговаривается к отсечению конечности, коей совершила преступление, что и привести в исполнение не далее сегодняшнего вечера. После чего преступницу отпустить, надеемся, что более воровать будет нечем.
Обалдевшая от приговора Мэри не стояла на ногах. Она уже зримо представила себе, как опускается на ее левую руку топор, как кровь хлещет из обрубка, словно из шеи курицы, как темнеет в глазах. Боль она представить себе не смогла, но все равно, руку словно сковало льдом. Побледнев как полотно, Мэри провалилась в беспамятство.
Очнулась она в полутемной комнате. Где-то слева раздавались мужские голоса. Мэри сжалась, представив, как палач обсуждает с помощниками ее казнь. Где-то внутри разливался холод, комок подкатывал к горлу, и чувствовала себя девушка — хуже некуда.
— Очнулась? — раздался над ней участливый голос. От неожиданности Мэри широко раскрыла глаза. Над ней склонился молодой солдат — недавно пробившиеся усики, доброе холеное лицо. На палача непохож.
— Умгму — выдавила девушка. Парень присел рядом с ней. Ласково провел по волосам. Пережитое напряжение волной выплеснулось из девушки, и она прижалась к коленям охранника, плечи ее затряслись. Сильные руки приподняли ее с лежанки, и она уткнулась носом в теплое плечо. Руки бродили по спине, сбрасывая напряжение, и срывающийся голос шептал:
— Ну че ты, девка, ну че:
Мэри почувствовала касание теплых ладоней на поясе, а потом с нее потянули рубашку, при этом больно зацепив волосы. Неожиданно почувствовав себя голой и беззащитной, Мэри забилась в рыданиях, в то же время не в силах пошевелиться. А руки уже лапали ее грудь, прижимали, тискали, вертели, а потом к этому добавились склизкие поцелуи: Все куда-то уплывало, сознание меркло, хотелось умереть. Как сквозь толстые перины чувствовала Мэри, как с нее снимают юбку, как укладывают на лежанку, и она только сжала руки на груди, не смея открыть глаза. Но ее руки нежно, но сильно и властно были убраны с груди, и она забилась вдруг в судороге. Тут на нее навалилось горячее тело, ноги раздвинули, и Мэри ощутила ищущее давление между ними, а потом — резкая острая боль от защемленной кожи, а потом — боль от давления, и наконец — разрывающая боль изнутри. Она плакала, но тело вдруг расслабилось, и никто не обращал внимания на ее слезы. А потом солдат вдруг слез с нее, и она осталась лежать одна, по прежнему не открывая глаз. Сразу же стало холоднее.
— Как она? — услышала Мэри низкий голос с хрипотцой.
— Нервная какая-то. И плачет. Но так — ничего. Упругая вся, солененькая.
— Дай-ка я..
И на нее снова навалились. Причем — в грубой, пропахшей потом и чем-то еще противным одежде. Снова было больно, но уже не так, как сначала. Мэри вдруг отчетливо поняла, что пока с ней вот так вот — руку никто рубить не собирается. Эта мысль взбодрила ее, и она готова была терпеть еще и еще, тем более, что толчки внутри нее как-то незаметно перестали причинять боль, и стали просто толчками. Потом был еще один, он тоже управился быстро, но у него были ужасные жесткие усы. Мэри открыла глаза, и он сопел ей в лицо, пытаясь и успокоить, и ободрить. Но лучше бы он этого не делал, и Мэри снова закрыла глаза, пытаясь дышать как можно реже.
Потом она снова потеряла сознание.
Пришла в себя и долго лежала, пытаясь преодолеть тошнотворную слабость. Очень хотелось писать, но она не была уверена, что встанет. Нет, встала. Между ног очень болело.
— Очнулась, ты глянь! — раздалось от стола. — Нет, Пэдро, это не ты ее затрахал, это она от моего конца так прибалдела!
Мэри оглянулась на голоса. Возле другой стены комнаты стоял круглый стол, за ним сидели охранники, резались в карты и пили из жестяных кружек. Мэри осознала, что по-прежнему голая, и попыталась закрыться. Это вызвало бурный и непристойный смех. Молоденький парнишка, тот, что был первым, встал, и подошел к ней, ухватив под локоть.
— Парни, она же не держится на ногах! — в волненье крикнул он. И обратился к Мэри ласково:
— Ты чего вскочила?
— Я хочу: — Мэри смущенно замолчала.
— Ну, иди, вот сюда.
Солдат подвел ее к ведру в углу. Мэри страдальчески вскинула на него глаза. Хотя угол был и не сильно освещен, но не могла же она:
Оказывается, могла. Струйка зажурчала о стенки ведра, солдатик поддерживал ее под локоть, а от стола отпускались шуточки. Но остальные вернулись к игре, а солдатик отвел Мэри снова к лежаку. Уложил, и снова стал гладить. Мэри инстинктивно сжала ноги.
— Не бойся! — засмеялся парень. — Я уже все. Наигрался. Спи.