Соня: Сомневаюсь, дымится вон еще.
Виктор: (подходит к окну, пробует) Глазам не верю. Может подуть? (дует, отходит, садится)
Соня: Ритм машина.
Виктор: Что?
Соня: Он ритм машину где-то достал, на недельку только. Понедельник, вторник, среда, четверг…
Виктор: (достает из кармана пачку сигарет) Сигареты у нас кончаются. (смотрит в окно) Дождь-то какой.
Соня:Сигареты продают даже в дождь… Тебе, что не интересно?
Виктор: Что не интересно?
Соня: Ну, я же рассказываю что-то.
Виктор: Сигареты ж кончаются.
Соня: Ну, сходишь.
Виктор: Придется экономить… А чего играли-то?
Соня: Ну, разные старые вещи. Какие надо играть совсем по-другому.
Виктор: Да… Мне вот тоже нравится «Hotel California».
Соня: Да…
Виктор подходит к окну, осторожно берет чашку, садится на диван, делает глоток, обжигается, вздрагивает и от этого проливает горячий еще бульон Соне на колени. Она вскакивает, пытается отлепить от ног обжигающий, промокший насквозь голубой шелк. Виктор понимает, что оставить все как есть нельзя, и пытается помочь Соне. И как странно, вспоминаются чьи-то слова, чьи же это были слова, из какой-то книги, обернутой в яркую журнальную страницу. Там женщина одна своему любовнику шепчет: «Голубой шелк принято рвать», а он ей: «Бьюсь об заклад, что этим и кончится, если ты мне не поможешь». Говорит так, резким движением отрывает подол платья и бросает его прямо к окну. После того как обнажились покрасневшие Сонины ноги, становится понятно, что она получила несильный, но обширный ожег. «Помочиться бы сюда,» — думает Виктор, — «средство-то хорошее». А еще в подобных ситуациях отлично помогает растительное масло, которым необходимо покрыть покрасневшие участки кожи. Виктор встает перед Соней, опустившись на одно колено. Уже темнеет. Из-за плохого освещения ускользают многие детали, однако, приглядевшись, можно заметить, что Виктор держит небольшую бутылочку растительного масла.
..::::::::::::::::::::::::::::::..
Уже темнеет, но свет еще не зажигали. Они смеются, возможно, даже танцуют. Да, они разучивают танец вместе с любимым радиоведущим. Его голос прорывается сквозь шум воды. В пляжной душевой кабинке, прямо под открытым небом, девушка прижимается к воображаемому партнеру, напевая популярный мотив: «Я помню руки, ласкавшие меня в маленькой придорожной гостинице… мы были беглецами». Но стук в дверь заставляет остановиться, вздрогнуть, испугаться. Они застывают в несколько комических позах, и некоторое время сохраняют абсолютную тишину, затем же, услышав удаляющиеся шаги, позволяют себе расслабиться. Соня несколько секунд смотрит на Виктора, хочет обнять его, но он ее отталкивает и она падает навзничь на постель. От такого напора прорывается подушка, по постели рассыпаются перья. Соня хохочет. Чаще всего подушки набивают куриными перьями. «Ну, хватит»,- он задернул штору. По виду Виктора Соня понимает, что он раздражен.
Два темных силуэта, — девушка и юноша, — едва различимы. Из-за плохого освещения отчетливо видны лишь маслянистые блики, подчеркивающие изгибы их тел, они движутся, создавая иллюзию пространства. Девушка стоит, закинув голову и положив руки на плечи молодого человека, который в свою очередь стоит перед ней, опустившись на одно колено. Приглядевшись, можно заметить, что в руке он держит длинное изогнутое перо, с помощью которого, плавно водя им по бедрам девушки, заставляет содрогаться ее тело. Ее крик поглощается шумом воды. Этот шум умножается, когда захлопываются двери, по меньшей мере, десяти душевых кабинок. В одной из них на черно-белом плиточном полу сидит мальчик, а скорее юноша, он обронил кусочек мыла и теперь смотрит, как потоки воды затягивают его в сточное отверстие. Потом он встает, подставляя горячим струям лицо. Шум воды перекрывает гортанный крик девушки, — дожди всегда особенно сильны в мае. И если не держать окна плотно закрытыми, дождевая вода может попасть в комнату. Порывом ветра открывается окно и на пол падает горшок с цветком, стоявший на подоконнике. Земля, скорее всего, рассыпается по полу и разлетается во все стороны брызгами, превращаясь в грязь от одного лишь соприкосновения с потоками дождевой воды, попадающими в комнату через открытое настежь окно. «Тихо-тихо-тихо, ну что ты. Иди сюда… Вот так… Это ничего. Я буду с тобой». Уже поздно. Часов десять, ну может быть четверть одиннадцатого. Темнеет, но свет еще не зажигали.
Виктор и Соня лежат на кровати в темной уже комнате. Они спят или просто тихо разговаривают. «Я хотела тебе что-то рассказать… Когда я шла к тебе, представляешь, это, наверное, знак, я увидела на стене красным написанные цифры и сменила код, как только забежала в подъезд, тут же сменила код, прямо на первой ступеньке». «И какой же»? «Подойди к окну». «Зачем»? «Подойди — подойди». Подходит. «Уже темно, что это там написано? «Таксофон». И я это прекрасно знаю». Он долго и пристально смотрит в окно, потом поворачивается к Соне. «Что я должен там увидеть»? «Там были цифры, наверное, уже нет». Он опускается на пол под открытым окном, обхватывает голову руками. «Какие еще цифры? Ты ненормальная?.. Знаешь, я боюсь, я не хочу этого всего… Я не могу на тебя смотреть». «Я уйду». «Да». Она плачет. «Не надо, к чему это». Виктор подходит к Соне, хочет погладить ее по голове, но убирает руку. Замечает, — у нее прядка волос наискосок прилипла ко лбу. «Зачем мы здесь, зачем ты пришла? Что тебе нужно»? Она поднимает к нему лицо, губы немного дрожат. «Она жалкая, сжалась вся, губы дрожат». «Хорошо, я скажу. Я принимаю участие в судьбе одной очень несчастной женщины с серьезным неизлечимым заболеванием». «Бред»,- Виктор не хочет слушать доводы Сони и отказывается ей верить. Он отходит к окну, снова опускается на пол, обхватывает голову руками. «Я не должен был этого делать, мы не должны… Я хочу просто жить, понимаешь, просто, чтобы с утра уже все было понятно. Просыпаешься утром, а тебе уже все понятно». «Давай уйдем отсюда вместе». «Нет, это невозможно. Да и некуда». «Я придумаю». «Ты жалкая, слабая… Скажи мне правду… Нет, я устал». Он встает, делает шаг в сторону и наступает на что-то мокрое и холодное, но из-за темноты не может разглядеть на что именно. И только минуту спустя догадывается. «Это искусственный шелк». «Нет». «Ты говоришь, нет»? «Да». «Нет, это искусственный шелк, я чувствую». «Нет, натуральный, без примесей». Он подходит к Соне, пытается разглядеть ее лицо. «Тебе подсунули грязную тряпку». «Нет же, нет». «Ты постоянно врешь, врешь, врешь… И как это я сразу не понял? А может быть ты еще и жадная? Ну, конечно же… Экономишь на мелочах, на тряпках… Ты мелочная… Вот еще что… И собой торгуешь, продаешь, продаешь себя, кто дороже даст. А может, и меня сторговала? Не слышу. Что?.. Молчишь?…Твое счастье, что я тебя почти не вижу». Он низко наклоняется, чтобы разглядеть ее лицо. «Урод». Недалеко от себя Соня разглядела телефон и попыталась дотянуться до него, но Виктор остановил ее, больно схватив за руку. «Зато, ты красивая. Вот так, как ты сейчас сидишь. Ты боишься меня, но ты красива. Понимаешь это своим бабьим умом, но все равно боишься. Знаешь, что от возможности тебя поиметь мало кто откажется, но всегда от этого и ты что-то имела. А сейчас что? А сейчас ты не знаешь что, и поэтому боишься. Зачем ты пришла»? Она, поняв, что ей грозит опасность, пытается освободить руку, но он держит ее, да, конечно, это он, он сильный, он все еще ее любовник. «Я не вру, правда, я не вру, бывают такие моменты, я объяснила тебе, это правда». Он бьет ее наотмашь, потом наклоняется, поднимает с пола комок липкой грязи, бросает ей прямо в лицо, она закрывает голову руками, падает, поджимает ноги, она плачет.
Она еще раз потом заплачет, немного позже, вспомнив, какими мучительными казались его прикосновения,
как было холодно на полу, как больно втыкались в голые коленки осколки разбитой бутолочки крема для загара, как распухшими дрожащими руками пыталась собрать онаэтот крем в пластиковый пузырек от какого-то лекарства, от аспирина, скорее всего, и как одну и ту же фразу она повторяла тихо-тихо себе под нос : «Застрахуйте себя от солнечных ожогов».
Уже поздно. В комнате темно, но свет еще не зажигали. Виктор и Соня лежат на кровати. Они спят. Недалеко от кровати стоит стул. На стуле портфель. Виктор просыпается, садится. Некоторое время сидит, глядя прямо перед собой, потом будит Соню. Она просыпается, тоже садится, в руках у нее оказывается расческа. Соня причесывается. Расческа застревает в спутанных волосах, и Соня перестает причесываться. Она отламывает от расчески один зубец и начинает ковырять им в ухе. Потом лезет этим же зубцом в ухо Виктора, он отпихивает ее, и она безвольно падает. Некоторое время спустя она начинает безудержно хохотать. «Заткнись ты». Она тут же перестает. «Расскажи мне чего-нибудь». «Не канючь». «Ну, ты же обещал». «Не мешай думать». «Скажите на милость, задумался». «Заткнись, сказал». «Не заткнусь. Как ты с женщиной разговариваешь»? «Иди в жопу, думать только мешаешь». «Сам ты жопа». Соня обижается и отворачивается, протягивает руку к ночному столику, на котором стоят лампа и телефон. «Куда»? Она не отвечает. «Куда»? — он больно хватает ее за руку, она вырывается. «Да свет зажечь». » Вот баба досталась! Что ж ты не уймешься- то никак, как нарочно все делаешь». «А чего еще делать». «Сиди смирно, не дергайся». Соня некоторое время сидит спокойно, потом наклоняется с кровати, берет, стоящую на полу тарелку, размахивается изо всех сил и швыряет ее в стену; тарелка разбивается. Виктор даже головы не поворачивает. Только слегка морщится. Потом она опять протягивает руку к ночному столику, берет бутылочку лака для ногтей, открывает ее. Виктор, не поворачивая головы, выбивает бутылочку у Сони из рук, лак проливается на постель, растекаясь ярко-красной блестящей лужей. «Козел вонючий». Соня встает, пытается стащить с кровати простыню. «Да привстань же ты». «Нет, ну ты меня достала», — говорит так, но все же встает. Соня, скомкав простыню, бросает ее на пол. Теперь они сидят на голом матрасе. Виктор поворачивается к Соне, притягивает ее к себе, целует. «Ладно, чего там у тебя? Рассказать тебе чего-нибудь? Ну, значит так… Одна девчонка влюбилась в парня, дальше некуда, и он в нее, вроде, тоже. А у девчонки у этой были злые родители, звери, а не люди. И вот парень ей и предлагает, давай, мол, я тебя увезу, а потом поженимся. Она, конечно, соглашается. И вот, ночь, дождь, она бежит из дома, они встречаются в условленном месте. Он ей еще говорит, что дождь на дорогу, хорошая примета… Да… Ну и едут, значит… Тут, чего-то, не помню дальше… В общем, проходит много лет, они уже старики совсем и она ему говорит, так, говорит, мы с тобой хорошо прожили и я, говорит, все помню, до мелочей, но, вот номера дороги, по которой ты меня тогда увозил, не помню, хоть убей… Но это она врала, я так думаю», — говорит он это, встает, потягивается и уходит из комнаты. Соня некоторое время продолжает сидеть на кровати, обхватив коленки руками.
Она сидит на кровати, обхватив коленки руками. Потом смотрит на часы, уже слишком поздно. Тогда она улыбается, вздыхает, так, как будто что-то решила, встает, проходя мимо стула, небрежно похлопывает стоящий на нем плоский портфель, подходит к шкафу, открывает его, не торопясь, выбирает себе платье и достает голубое, шелковое. Она примеряет его и, скорее всего, остается довольна. Ей идет голубой цвет. Она танцует, напевая популярную песенку: «Под нежный стук дождя ты увозил меня по мокрому шоссе, с тех пор прошло так много лет, но я до сих пор помню его номер». И вот уже шум воды перекрывает ее голос. Она стоит в небольшой душевой под струями теплой воды и думает о предстоящем свидании, ей хочется знать, как это могло бы быть, да и кому же этого не хочется. Заманчиво, конечно, но никуда она ,скорее всего, не пойдет. Да, на выходные запланировано ужасно много дел. Ну, точно, она просто позвонит этому парню, в ближайшие дни и извинится, обычные слова, ничего особенного, «мне очень жаль» и все такое… Да, даже и этого она делать не будет. Она стоит под струями теплой воды и поет. Она, и вправду, знает уйму развеселых песенок.
Молодой человек только что принял душ, и вот теперь сидит на кровати, вытирая мокрые волосы и обдумывая слова, которые он скажет той девчонке, кстати, она даже не спросила, как его зовут. Обязательно надо позвонить и извиниться. Хотя, эти девчонки, которые дают свой телефон первому встречному, они ему никогда особенно не нравились, ну для чего-то серьезного они не годятся. А сказать, сказать можно, что-то вроде, «нехорошо получилось» или «в другой раз» ну или что-то в этом духе. Однако он выглядит немного грустным, а скорее задумчивым, но вот от такого выражения не остается и следа, как будто какая-то тяготящая мысль, наконец, покинула его. Да, действительно, уже слишком поздно, и он принял решение, жалеть о котором, вероятнее всего, не будет. А теперь почему бы не послушать повторение любимой радиопрограммы, которую днем он почти и не слышал из-за суеты и разных нахлынувших дел. Молодой человек выпрямляется, потягивается, делает легкую разминку, даже что-то насвистывает, какую-то популярную мелодию. Потом встает, проходя мимо стула, небрежно похлопывает, стоящий на нем плоский портфель, и замечает, как вспыхнуло стекло, покрывающее, висящий на стене эстамп, отразив последние лучи уходящего солнца.