— Вы что, хотите сказать, что…
— Что здесь произошла встреча братьев по разуму! Искусственному! То бишь сетевому! За это надо выпить!
— Прямо сейчас? Не поперхнетесь?
— А вы что, мерзавчик коньячка припрятали в лифчике?
— У меня нет ни мерзавчика, ни лифчика… («Боже, что я несу?»)
___________________
*Челкаш — персонаж одноименного рассказа Горького. — прим. авт.
Он не отлипал от Катьки: по окончанию тура утащил ее танцевать снова, потом снова, снова и снова… Ее щеки раскраснелись, как у матрешки. Штраус сменялся Чайковским, Чайковский Прокофьевым, Прокофьев «Амурскими волнами», «Волны» — снова Штраусом… Вокруг слышалось:
— Ё-моё!..
— Очень приятно, капец просто!..
— Как изысканно, бляха-муха!..
— Такой бал, я ваще фигею!
— Глянь, как на Катьку нашу похожа! — донесся откуда-то Марькин голос. — Только эта красапета, а Катька наша…
— Ну уж прям красапета! Она кавайная, но с такими сиськами дома надо сидеть…
— Внимание! Для прекрасных участниц бала – цветы от господина Вьюнкова, президента фирмы «Травиата». «Травиата» – это спокойствие вашего желудка!..
— Я обожаю Чайковского, и еще Лепса! Когда они звучат, я вся такая охваченная…
Голоса, музыка, сверкающие люстры, наряды, лица, прически слились в пестрый бездонный сумбур, гудевший в голове.
— …Слушай!.. А давай слиняем отсюда нахрен! А? Идем в белые ночи! К набережной! — сказал Хозя, когда они, усталые, опьяневшие, стояли за фуршетным столом и жевали, что попало под руку.
Катька уже успела пообщаться с жюри, забросать их шпильками остроумия, которые сыпались из нее неуправляемым потоком, и выдуть два фужера шампанского. Вино пилось легко, как спрайт, и зеленые Катькины глаза горели сумасшедшинкой.
— Давай! Но ты же тут вроде как на работе?
— Вроде как. Да плевал я!.. Пошли. Давай, Адель-Канитель, не бойся, ты со мной… — он вывел Катьку из-за стола, не глядя ни на кого, и потащил ее к выходу.
***
Улица оглушила густой, бархатной прохладой. Ливень кончился, и воздух налился свежестью, уходящей в перламутровое небо белой ночи.
Его чистота и влага скрутила мозг, и Катька заорала: — Ааааааа! Иииии! — и засмеялась, глядя вытаращенными глазами на Хозю.
— Ыыыыыыы! — передразнил он ее, и они рванули к Фонтанке, разбрызгивая лужи.
Все вокруг было мокрым, умытым, набухшим, как губка, везде была вода — на мостовой, и в воздухе, и на деревьях, окатывающих пахучим душем Катьку с Хозей. Фонтанка накрылась пеленой тумана, как газовой шалью. Дымчатый, туманный свет белой ночи окутал набережные и весь город, застывший и вымерший после ливня, и по улицам разлилась густая тишина…
— Ыыыыыыы! Э-э-э-э-эй! Огогогооооо! — рвали ее криками беглецы. — Миииаау! Ррргав-гав-гав! — дурачились они, и им откликались далекие собаки из невидимых дворов, ушедших в туман.
— Ааааааа! — стонала Катька. — Я вся мокрая! Я как в ванной…
— А я? Я вообще как Ипполит под душем!.. — подпевал ей Хозя. – «Потрите мне спинку, пожалста…» А давай обувь нафиг?
— Давай! — Катька взвизгнула и разулась, плюхнув босые ноги в лужу. — Ааааа… ух! Я босая, а ты? — рычала она на Хозю, и тот распаковывался от носков и туфель, говоря — Прошу временно меня не нюхать, — затем подкатал брюки и сделал два пробных шага. — Не влезают, заразы, — бормотал он, пытаясь распихать обе пары по карманам, — твои влезли, а мои пусть нахрен идут!
Он связал их шнурками и зашвырнул на ветку.
— Достанешь потом? — спросила Катька.
— Не знаю… Вперед! — Хозя галантно оттопырил локоть, приглашая Катьку, и они чинно зашлепали по лужам набережной. Дефиле продолжалось недолго: взвизгнув, Катька толкнула Хозю и побежала от него, вздымая фонтаны брызг.
— Ааааа! — кричал он, догоняя ее. — Теперь я понял, почему Фонтанка! Потому что тут бегают… такие дикие, босые, мокрые зверюги.. как ты… — задыхался он, поймав Катьку за талию. — Смотри, мост! Давай прыгнем?! — и он картинно задрал ногу над перилами. Катька завопила. — Ага, ага, поверила? Страаааашно?
— Ты негодяй! — колотила его в бок Катька. — Ты уголовник. Вон твоя академия — показала она на улицу Росси, — я запру тебя там, будешь у своего станка фуэте крутить… Станцуй мне чего-нибудь! — хлопнула она в ладоши, как раджа, и Хозя изогнулся в чертячьем па.
— Одному скучно! — подтанцовывал он. — Рррразрэшыте пррыгласить…
— …вас на тур вальса! — закончила за него Катька. — Рррразрешаю! Кто будет оркестром?
— Хозиреней Второй, король Фонтанки! Пум-пурум-пум-пум! — надув губы, Хозя запел Штрауса, и они с Катькой принялись кружиться на мосту, приближаясь кругами к улице Росси.
Вдруг пошел дождь. Минута — и он перерос в ливень, бьющий косыми струями по лужам, по туману и по Катьке с Хозей.
— Огого!..
— Это подводный вальс… Аааа! Ты что делаешь? — Хозя вдруг ловко подхватил ее на руки и понес по улице Росси к театру. Ливень усиливался; в узкой улице, замкнутой длинными стенами домов, он гремел, как в пещере, и Катька истошно вопила:
— Ааааааааа! Мамочкиииии! Я захлебнууууусь! — и смеялась звонко, как дождь, бивший в жестяные крыши. По лицу ее текли цветные ручейки макияжа, прическа растрепалась и свесилась мокрой сосулькой вниз. Хозя бежал с ней вприпрыжку, не чувствуя веса. Выбежав к Екатерининскому скверу, окутанному перламутровой пеленой, как и весь город, он вдруг нагнулся к Катьке и ткнулся носом ей в щеку.
— У тебя тушь потекла, — сказал он и лизнул цветной ручеек на щеке. — Горькая! Может, тут слаще? — он лизнул другую щеку, спустился ниже и стал жалить кончиком языка Катькины губы. — Горькая, горькая, горькая! — шептал он, опуская Катьку на ноги и раскрывая ей рот, как створки раковины.
— Сам ты Горький! Челкаш!.. — Катька закрыла глаза, и он прильнул к ее губам.
Ливень не прекращался, и оглушительный его звон гудел в голове, как колокол. Катька задыхалась от поцелуя, первого в ее жизни, и от воды, бившей наотмашь в нос и в глаза…
— Вот, — сказал Хозя, когда оторвался от нее. — Ну? — спросил он, обнимая ее. Катька молчала, глядя на него дикими влажными глазами.
Они стояли в закутке сквера, отгороженные от мира деревьями, фонарями и ливнем. Где-то рядом был вымерший Невский.
— Какая ты мокрая, — шепнул ей Хозя… и вдруг задрал ее платье кверху. Катька вскрикнула, но не шевельнулась.
— Ой, ты же… Ты же совсем… — шептал удивленный Хозя, оголив ее на две трети и трогая ей голый пушистый пах. — Ну, ну… — просительно понукал ее он, задирая ей руки — и наконец стащил с нее платье, мокрое и тяжелое, как жесть.
По голому телу Катьки бежали ручейки ливня. — Адель… Ты ведь Адель? У тебя такое имя… нежное, как ты… как твое тело, — шептал Хозя, слизывая капли с Катькиной кожи.